Сказать, что в доме Мишиных в этот день произошел скандал, все равно что назвать
извержение вулкана праздничным фейерверком.

Машина со священником и святой водой еще только въехала на остров, а Крестовские
бесы уже переполошились, как стая ворон перед грозой: они слетались со всех
сторон, облепили деревья вдоль Петроградской улицы и Морского проспекта; с
дикими воплями они кружились над машиной, пикируя на капот и пытаясь залепить
крыльями ветровое стекло. Их отгоняли Хранители, летевшие низко над крышей
автомобиля; Ангелы защищали своих людей и зорко следили за дорогой, чтобы не
дать бесам подстроить какую-нибудь дорожную аварию - на такие пакости бесы
большие мастера! Вот, кстати сказать, почему в автомобиле обязательно надо иметь
иконку, и хорошо, что у Акопа Спартаковича к приборной лоске были прикреплены
пять образочков. Правда, на зеркале у него висел маленький зеленый чертик - но
ведь это же Акоп Спартакович!

Наконец машина въехала в ворота, и тут-то началось самое главное! С молитвой
кропя святой водой все вокруг, по дорожке к дому двинулся отец Георгий; за ним
шли Акоп Спартакович и девочки, все трое сияющие и мокрые - молодой священник то
и дело оборачивался и кропил их "святым душем".

Над ними, распевая молитвы, летели торжествующие Ангелы Хранители, а впереди,
сверкая обнаженным мечом, победно выступал грозный Ангел Георгиус.

Услыхав, что дом собираются освящать, бесы-минотавры, прижившиеся при охране,
один за другим перескочили через высокий забор и попрятались в кустах на другой
стороне улицы.

Вбежав на крыльцо, Акоп Спартакович гостеприимно распахнул дверь дома перед
отцом Георгием. Вслед за ним вошли и девочки.

- Жанна! Ты дома? Иди скорей сюда! Мы сейчас дом будем освящать! - закричала
Юлька.

Ей никто не ответил.

- Уехала куда-нибудь? - предположила Аннушка.

- Ей же хуже, - пожала плечами Юлька. - Самое интересное пропустит, потом сама
жалеть будет.

А Жанна вовсе никуда не уезжала: предупрежденная бесами, она забаррикадировалась
в своих новых апартаментах и лежала на кровати, накрывшись черным покрывалом и
засунув голову под подушку.

Бес Жан, надо отдать ему должное, хозяйку в деле не покинул, хотя при первых же
звуках молитвенных песнопений все его бородавки вспухли и стали оранжевого
цвета, будто их смазали свежим соком чистотела: черный бес-яшер стал похож на
гигантскую саламандру. Он лежал под кроватью Жанны, цепенея от страха и не
осмеливаясь даже почесаться.

- Уж-ж-жас! Ненавиж-ж-жу! Уничтож-ж-ж-у! - слышалось из-под черной подушки.

Жан осторожно высунул голову из-под кровати.- Да не жужжи ты как оса - услышат!
Они уже рядом, в спальне Мишина...

- Ой! - Жанна кувырком слетела с кровати и поползла под нее, шипя:

- Подвинься, ты, земноводное!

- Земноадное, смею заметить, - поправил ее Жан.

- Тс-с-с, саламандра!

- Сама тс-с-с, лахудра!

Они лежали рядом под кроватью, толкаясь, лягаясь, переругиваясь, и от бессильной
ярости скребли когтями по паркету.

А больше всех в этот день не повезло домовому Михрютке. С утра у него было
лирическое настроение. Он качался на люстре в гостиной и вспоминал незабвенные
былые годы, проведенные в запушенном Исаакиевском соборе, превращенном в музей.
В храме тогда не шли службы, не звучали молитвы, а он Михрютка, находясь в
должности музейного домового, качался, сколько хотел, на маятнике Фуко.
Злонаучный этот маятник демонстрировал суточное вращение Земли и, по заверениям
экскурсоводов, будто бы тем самым одновременно доказывал отсутствие Бога. Бес-то
знал, что вращением Земли, как и движением всех других светил во Вселенной, сам
Бог и заведовал, но пустословие гидов ему очень даже нравилось. Эх, золотое было
времечко, хорошо жилось бесам при коммунистах-атеистах! Вот бы снова храмы
закрыли, священников разогнали, а людям запретили в Бога верить! И пусть бы даже
они при этом и в бесов не верили - наплевать! "Оно даже и лучше, когда в тебя не
верят,- размышлял Михрютка, - тут-то самая волюшка и начинается: делай что
хочешь - никто тебя не заподозрит".

Когда послышалось пение священника и Ангелов, размечтавшийся домовой не успел
удрать и как следует спрятаться. Услышав шаги у дверей гостиной, он прямо с
люстры сиганул в камин. А отец Георгий взял да и брызнул в жерло камина святой
водой! Несчастный Михрютка, ломая крылья, теряя когти, с истошным криком нырнул
в дымоход, там врезался головой в закрытую заслонку и только после этого вылетел
в трубу. А возле дома на него еще и быки-минотавры с рогами наперевес
набросились: "Почему-му-у попы со святой водой ходят по всему-му-у на-шему-му-у
дому-му-у? За что платим до-мовому-му-у?". И с каждым "му-му" рогами по Михрютке
- бум-бум! И так они его отмумукали и отбумбумкали, что он еле живой от них
вырвался.

Отец Георгий в сопровождении дяди Акопа, сестер и Ангелов обошел весь дом,
пропустив только запертую комнату Жанны. Но бывшую ванную комнату Мишина,
которой уже начала пользоваться Жанна, отец Георгий все-таки освятил. Услышав,
что он вступил в нее с молитвой, Жанна взвыла и заколотилась головой о пружины
кровати.

- Ты чего, хозяюшка? - спросил Жан с притворным участием. - Смотри, головку
повредишь, прическу попортишь!

- А ты что, не слышишь? Элементарных удобств лишают! Теперь в туалет ходить
будет страшно, а уж чтоб понежиться в ванне... Выживают проклятые девчонку из
собственного дома!

- Дом пока еще не твой, хозяйка!

- Ерунда, почти мой! Ну, я им покажу...

- Не переживай. Поставишь на туалетный стол тазик, кувшин с водой...

- Ну да, как бомжиха!

- Напротив, как маркиза!

- Заткнись, ящер подкроватный!

- Ну, не вечно мне под твоей кроватью лежать, это место скоро занято будет.

- Кем это?

- Не кем, а чем - ночным горшком.

- Хвост оторву!

- А вот так не шути, хозяйка, - предупредил Жан, показывая акульи зубы, -
сегодня я нервный, могу и цапнуть ненароком.

Жанна презрительно фыркнула и лягнула Жана, но дразнить больше не стала.

Освятили весь дом, после чего отца Георгия напоили чаем, и Акоп Спартакович
повез его обратно в Лавру.

Вот о чем поведал бы домовой Михрютка бесу Недокопу, будь он в состоянии вести
рассказ, но он не мог и двух слов связать. И вообще, он шел прятаться, когда
Недокоп за ним увязался. Так вдвоем они и дошли до Лебяжьего пруда, где у
Михрютки было присмотрено на всякий случай укрытие на чердаке лебединого домика.
Напугав и разогнав лебединую семью, с шумом разлетевшуюся по глади пруда,
забрались они на чердак, зарылись в сухую солому в самом узком месте под крышей
и сразу же уснули: домовой Михрютка - чтобы оправиться от перенесенного
потрясения, а ленивый бес Недокоп - просто за компанию.

Снилось Михрютке, что он снова оказался на старом месте работы, в Исаакиевском
соборе, и почему-то лежит связанный под маятником Фуко, а маятник с каждым
раскачиванием бьет его по боку чугунным шаром - "Бу-ум! Бу-ум!". Михрютка при
этом дергался и повизгивал, не просыпаясь.

До самого ужина сестры с помощью Акопа Спартаковича вешали в красном углу киот,
ставили в него иконы, прикрепляли кронштейн с лампадкой. Когда же красный угол
был полностью устроен, Аннушка вынула из своей сумки портрет в деревянной рамке
и попросила Акопа Спартаковича повесить его над их с Юлькой кроватью. С портрета
на девочек веселыми глазами глядела молодая женщина с пышными русыми волосами.

- Это наша мама, Юленька, - сказала Аннушка.

Юлька запрыгнула на кровать, подошла к стене и долго смотрела на маму, опершись
руками на стену. Потом вздохнула и сказала:

- Ладно, пойдем повесим икону в столовой.

А поздно вечером, когда обе улеглись в постель, Юлька попросила:

- Давай потушим свет, и ты мне все расскажешь про нашу маму.

- А свет зачем тушить, если ты еще не собираешься спать?

- Чтобы я могла плакать в темноте, пока ты будешь рассказывать.

- А лампадку оставим?

- Лампадку можно оставить: от нее свет тихий, он мне не помешает.

Аннушка рассказывала сестре о маме: какая она была красивая и веселая, как ее
любили дети в обычной школе и в школе воскресной; как они с мамой и бабушкой
ездили в паломничество на остров Залит, к удивительному старцу отцу Николаю
Гурьянову; как ходили в лес за грибами и ягодами и однажды нашли в лесу
зайчонка-сироту, вырастили его, а потом выпустили обратно в лес... Юлька слушала и
тихонечко, чтобы не мешать рассказу, плакала.