После возвращения с московского феста поэзии скорость жизни скрутилась ещё.
Сны о трамваях уже даже не записываю.
Утро Сего Дня:
Осень опять просрочена, вся в налёте.
Блёкло, холодно, сухо. Трамвайная остановка.
Афиши, которые позавчера - я внимательно наблюдала - гладил аккуратный расклейшик-пенсионер - замёрзли.
Под ногами листья в бывших лужах теснятся, обведены белым и размашисто покрыты сухой белой кистью. молчания.
Графика.
Второй день меньше заказов на работе. Девушка, чужая и беспочвенная ранее и всегда - читает мне "Парфюмера" с монитора.
Если мне дадут денег, я куплю фот. Лучше курить буду вдвое меньше, но куплю. Мои глаза устали фотографировать, и память их тоже болит, потому что резиновая.
В ЛитО вчера никто не читал стихов. Но все о них говорили, до тех пор, пока я не начала сходить с ума от случайной нежелательной, но пойманной волны.
Дамочки со сморщенными от старости личиками и внутренними принцессами кокетливо брали из рук сборники,
в кудрях и юбках,
шалях и колготках,
с поднятой сигареткой, запачканной бордовыми губами,
смеялись и толковали о поэзии с поэтами и поэтессами,
пили вино, водку и коньяк из пластиковых стаканчиков,
ели бутерброды и пироги стоя, сидели в курилках, куда я и ушла, где случайно влезла в беседу
между кричащим о своих сценариях Ф., накрашенной театрально курящей бабушкой и опирающимся на палку косматым беззубо хохочущим порой мужчиной, но не осталась уверена, что они живы,
Ф. махал о результатах, а я сказала, что любые результатики - ничего, вот Вечный Процесс - коим и является поэт...
Бабушка согласилась как и мужик, Ф. не унимался, включили Кушнера, он не понял вопроса, каждый поэт слушает свои внутренности и не умеет даже понять простое предложение извне.
Зеркала. Вернулась Катя и одна отразилась в нём. Я тоже, но не сразу, после её руки-на-плечо. Вдуматься только, а.
В открытой двери узкий вид на воду и огни.
Ф. в беседе: детка, как тебя з? "Ольга" - в противовес отвечаю, смотрю серьёзно, не созналась. что читала его книги, что пили уже вместе и совместное фото двухгодичной давности. Уходя, поцеловал в щёку. Но не думаю, что стал согласен с Процессом.
Да, я много говорю о поэтах и буду. Странное сословие.
Мне и правда погрезилось это всё загробной жизнью, о чём кричала я - опробывая голос - выйдя на набережную, Вареньке и Кате. Эти нищие, но кукольные бабушки, деды, некоторые и молодые, но с отнятой жизнью.
Слепая женщина в оранжевом шарфе (я бы одевалась бледно, будучи незрячей) СМОТРИТ и улыбается вовне. в окружение.
Будто на перекрёстке в потоке машин. Такая разница скоростей!
- Смотри, она смотрит на нас и улыбается, - как выяснилось, думает Катя.
- Она слепая. - говорю я Кате.
Это место (место, время, прочие прочные терминцы признаки - отсутствуют), где люди, умершие петербургские поэты, обречены вечно говорить о поэзии, о вышедших сборниках, о стихосложениях, стоять или сидеть или шагать по осеннему леденящему полу,
смеяться в голос,
курить, поднимать "бокалы",
поднимать назад высохшую ножку в детской юбке,
трясти пыльным бантом в седых кудрях,
я
пере
вожу
взгляд
отрывисто
и
бесконечно:
жутко хохочет беззубый мужчина с каре,
улыбается фигурной скобкой поэт-мифолог,
запевает виновница торжества, везомая в коляске и в цветах,
я
схожу
с ума
здесь,
я
вся
заляпана
смертью!

И поэтому я буду продолжать воз.вращаться.