Барочная лестница в похотливое никуда выстлана мокрым изразцом. Перилища клюками. Нарочита нагая баба. Ей хуево. В левой ручке она теребит сердоликовые бусы, а правая ее оконечность мает и истирает самосад. Жерла стертых эпигонов породистых тюфяков буйно изрыгают лишь кроткую пыль да золу. Золоотвалы - их право.

Гигикы, где же ты шлялась, детка, когда у меня ничего не повяло. Флюгер саберрировал. Тоже легок. Ну так где же волочилась, где оскотинивалась? Зачем брала. Эхж, алоэ. Не корпи над ответом - один мрак, только рыгнешь своим полузевом. Где?

Вбирала ежевичные пряники, выливая поварешкой облепиховое варенье на свои нагие груди. Сколько в них облепиха. Облепиха и поварешка. Утварь былой пилорамы. А еще....еще.....да-да....крынку за крынкой ввергала в себя брюквенный морс. Да. лосям не прочуять послевкусие брюквы. Поваленные заборы - что вязанки дров во мху.

Тем временеи верстовые вехи лжетюфяков едут. Скрипят. Что? Ей хуевее. Эх, столько гласных.....

Самосад и маслянистые рычаги токарного драндулета? Уж и не помню, что ей там нравилось натекать на себя. А ей хуево.