В этом подъезде кто-то выбил все лампочки. Это нам вроде как даже на руку, но уж очень-то странно. Тем более теперь везде ведь камеры установлены. Мы проходим мимо лифтов через коридор, тамбур и балкон на лестничную клетку. Ты говоришь, мол, в такой-то дыре – навряд ли. Здесь от первого до крыши: двадцать два этажа, от нас – ещё десять. Ты мелькаешь передо мной в пролётах в свету тусклых лестничных окон с кофром от «Гибсона» в правой руке. Он раскачивается в такт твоим шагам, и я интересуюсь, не проще ли было взять что-нибудь менее заметное, так, на всякий случай. То, что у меня в руках – это арматурные ножницы, если вдруг выход на крышу окажется заварен. Я сжимаю их покрепче и говорю, что не мешало бы проверить каждый этаж, ну, сам знаешь, – подростки-наркоманы, да, мало ли, кто ещё, и я смотрю: на твою спину прямо передо мной, одетую в чёрную плотную кожу. На самом деле я пытаюсь тянуть время. И я думаю, насколько летальным может быть исход. Ты ускоряешь шаг и отвечаешь, что, мол, подростки, они все сидят по домам и фармят карточки в Стиме, так что можно не париться и, вообще, клал ты на всё это. Впрочем, мне и так это известно, и нам бы поторопиться. От нас до крыши ещё два пролета, и я искренне надеюсь, что выход– он заварен.

Здесь, на крыше, довольно-таки прохладно, и я, в твоей косухе и с этими ножницами в обнимку, выгляжу, как эмбрион Терминатора. У меня ото всего этого зуб на зуб не попадает. И я искренне надеюсь, что Он так и не появится в твоих оптических девайсах. Отсюда, с крыши, плохой обзор – это я знаю наверняка. Отсюда виден разве что круглосуточный магазин – он там внизу горит огнями, и я вспоминаю, что кот с прошлой ночи некормленый, и говорю тебе в затылок, может, мы просто зайдём в магазин и купим ему молока. Говорю, что вообще холодно, и, может, ну её, эту затею. А то получится, как прошлый раз – всё без толку, только дежавю, да воспаление лёгких. Давай я просто вызову такси и закажу пиццу.