Свет, яркий режущий свет увидел Пират, когда на двенадцатый день жизни у него впервые открылись глаза. До этого мир существовал для него только в виде вкуса молока, запахов псины и сосны и ощущения тепла, исходившего от тела большой, похожей на немецкую овчарку суки.
Рядом с ним копошилось еще шесть комков из мяса, хрящей и шерсти, но Пират их еще не видел, хотя и смотрел на мир уже открытыми, раскосыми глазами.
Пират жил мало дней на свете, и у него не было еще воспоминаний. Он не знал, что серая сука, дающая свое молоко, тепло и любовь, приходилась ему мачехой.
Его мать, ржаво-желтая поджарая волчица, лежала в это время в дальнем логу, забившись в заросли высокой сухой травы, и прижималась израненным боком к холодной, сырой глине.
От худобы волчица казалась высохшим на солнце трупом. Она лежала не двигаясь, не шевелясь, уткнув нос в кочку и закрыв глаза. Только уши жили самостоятельной жизнью на остромордой голове. Они были всегда начеку и вздрагивали от малейшего шороха.
Временами волчица медленно поднимала голову, с трудом открывала желтые раскосые глаза, мутно глядела по сторонам, потом, фыркая и давясь, лакала воду из ближайшей лужи. На короткое время ее глаза прояснялись, она поворачивала голову на непослушной шее и зализывала рану на левой лопатке. При этом ребра волчицы так выпирали наружу, что, казалось, неминуемо должны были прорвать присохшую к ним кожу.
Одиннадцать дней тому назад окровавленная, с зарядом дроби в лопатке и в боку, приползла волчица в этот лог, и с тех пор никто ее здесь не побеспокоил. Только изредка на краю лога развигались кусты, и из них появлялся большой лобастый волк с мощной шеей и необычно темной для волка окраской.
Появлялся он совершенно бесшумно, но толстокожие уши волчицы недаром казались единственной частью тела, не утратившей жизни. Волчица открывала глаза, потом морщила нос и показывала гостю крепкие зубы.
Волк останавливался и темно-коричневыми глазами подолгу, не мигая, смотрел на волчицу. Во взглядах волка и волчицы не было ничего похожего на ласку.
Постояв несколько минут, волк исчезал так же бесшумно, как и появлялся. Волчица еще некоторое время смотрела ему вслед, потом бессильно роняла голову землю.
В тот день, когда Пират впервые открыл глаза, волк явился к волчице не один. Он держал в зубах крупного зайца. Волчица подняла голову и насторожилась. Волк долго стоял на своем обычном месте, не выпуская добычи, затем шагнул вперед. Волчица молча подняла губу и оскалила зубы. Но взгляд ее уже казался не таким настороженным, и от этого оскал более походил на улыбку, чем на угрозу.
Волк сделал несколько осторожных шагов, уронил зайца и исчез в кустах.
И сразу же над местом, где лежал мертвый заяц, закружились вороны. Волчица зарычала и снова оскалила зубы, отчего стала еще более раскосой. Потом, впервые за много дней, поднялась на ноги и, проковыляв несколько шагов на трех ногах, легла рядом с зайцем. Раздались сопение, чавканье, хруст костей.
Вороны до позднего вечера кружились над логом, но опуститься не смели. Около полуночи, когда взошла луна, кусты раздвинулись и на небольшой прогалине показалась волчица. Кости выпирали у ней из-под кожи, шерсть свалялась, а под худым животом болтались два ряда отвислых сосков. Несколько минут она стояла на месте, прислушиваясь и озираясь вокруг, затем медленно двинулась к логову.
Логово ее было устроено на краю болота, неподалеку от человеческого жилья. Несколько лет назад буря вырвала с корнями большую ель. Дерево, падая, обломало тонкие ветки и уперлось толстыми сучьями в землю; казалось, что оно изо всех сил пытается подняться. С годами сучья все глубже и глубже входили в мягкую, болотистую почву и толстый ствол медленно и неуклонно приближался к земле. Вокруг поваленного дерева поднялась густая кустарниковая поросль, которая закрыла собой ствол, образовав глубокую галерею, защищенную от солнца, дождя и ветра.
Рыжая волчица давно присмотрела это место и нередко там отдыхала. Неподалеку от поваленной ели протекал ручей. Близость поселка, людей и собак не пугала волчицу. По ночам она часто подкрадывалась к поселку и долго прислушивалась к собачьим голосам. Большой черноспинный волк следовал за нею, как тень.
К весне, когда у волчицы сильно раздулся живот и набухли соски, она стала злее, часто беспричинно огрызалась на своего спутника, и белые зубы волчицы не раз лязгали у самого его носа. Но волк терпеливо сносил обиды и никогда не огрызался.
В конце апреля волчица забралась под поваленное дерево и долго не показывалась. Волк улегся неподалеку, положив тяжелую голову на лапы, и терпеливо ждал. Он слышал, как волчица долго возилась в своем укрытии, разгребая лапами торф, и наконец затихла. Волк закрыл глаза и остался лежать.
Через час волчица завозилась снова, волк открыл глаза и прислушался. Казалось, что волчица пытается сдвинуть с места упавшее дерево и кряхтит от усилия. Потом все смолкло, а через минуту волчица принялась что-то жадно лакать и одновременно послышался слабый, едва слышный писк.
Услышав этот новый голос, волк задрожал и осторожно, на животе, словно сам только что родился на свет и еще не умеет ходить, подполз к норе и просунул морду в отверстие.
Волчица перестала облизывать первенца и, зарычав, щелкнула зубами. Волк быстро подался назад и лег на прежнее место. Скоро опять завозилась волчица, послышался новый писк и, облизывая второго детеныша, захлюпала языком мать.
Эти звуки повторялись еще много раз, причем промежутки между ними все удлинялись. Но волк терпеливо лежал рядом, как окаменелый, только его уши каждый раз напряженно вздрагивали на тяжелой голове. Глаза его были открыты и глядели куда-то в одну точку; казалось, они видят там что-то, делающее их задумчивыми.

(По скольку весь текст просто не влез сюда, тут 4 стр из 31, то буду дальше писать отдельными постами если проявите желание читать в камментах)