Или, к примеру, в пригороде на холмах пять тысяч одинаковых домов,
отшлепанных машиной, - прямо с фабрики, такие свеженькие, что еще
сцеплены, как сосиски, и объявление: _ю_ж_н_ы_й _у_ю_т_ -
в_е_т_е_р_а_н_а_м _б_е_з _п_е_р_в_о_г_о _в_з_н_о_с_а_, а ниже домов, за
проволочной изгородью - спортивная площадка и другая вывеска:
м_у_ж_с_к_а_я _ш_к_о_л_а _с_в. _Л_у_к_и - там пять тысяч ребят в зеленых
вельветовых брюках, белых рубашках и зеленых пуловерах играют в "хлыст" на
гектаре гравия. Цепочка ребят извивалась и гнулась на бегу, как змея
стегала хвостом, и при каждом взмахе последний маленький мальчик отлетал к
изгороди, словно клубок шерсти. При каждом взмахе. И всегда один и тот же
маленький мальчик, снова и снова.
Все эти пять тысяч ребят жили в пяти тысячах домов, где хозяевами
были мужчины, сошедшие с поезда. Дома были такие одинаковые, что ребята то
и дело попадали по ошибке не в свой дом и не в свою семью. Никто ничего не
замечал. Они ужинали и ложились спать. Узнавали только маленького
мальчика, который бегал последним. Он всегда приходил такой исцарапанный и
побитый, что в нем сразу узнавали чужого. Он тоже был зажат, не мог
рассмеяться. Трудно рассмеяться, когда чувствуешь давление лучей,
исходящих от каждой новой машины на улице, от каждого нового дома на твоем
пути.