- Ты мне изменяешь? – она стояла ко мне спиной и мыла посуду.
Я сидела, подобрав под себя ноги, курила, солнце садилось за дом напротив, кухня медленно приобретала грейпфрутовый оттенок. Я тяжело вздохнула и помедлила с ответом:
- Пока что нет.
- Ты врешь. Ты не сразу ответила, – обожаю такие ее аргументы.
- Между прочим, если бы я сказала «да», тебе бы не пришло в голову уличать меня во вранье. Зачем ты спрашиваешь? Все равно я никогда не скажу «да», а ты никогда не поверишь моему «нет». Зачем?
- «Пока нет», значит, скоро? – она не ответила на мой вопрос, видимо, посчитав его риторическим. Быть может, для нее так и было.
Вообще, подобные словесные баталии могли бы быть весьма интересными, если бы не были столь утомительны.
- Как можно измерить расстояние временем, если движешься с переменным успехом? – ответила я и подкурила две сигареты. Она вытерла руки и, взяв одну, уселась на табуретку напротив меня.
- В таком случае, как далеко?
Она смотрела на меня серебреными глазами. Когда она ревнует или злится, иногда, когда хочет, эти глаза приобретают зеленый оттенок, но ничего подобного не происходило. Глаза были по-прежнему серые. В этот раз я видела в ней что-то новое, до сих пор не изведанное мною. Она боялась. Я наивно предполагала, что боялась потерять меня, но на самом деле она просто боялась остаться одна. Когда-то я сильно удивилась, услышав от нее понятие «запасного аэродрома», о котором мне старательно втолковывала Рита. Риту я еще могла понять, но ее – нет. Неужели даже такая женщина боится остаться одна, неужели и ей нужен запасной аэродром? Я не боялась. Быть может потому, что я, начиная с сентября 200n года, плавно переходила из сильных продымленных лап в маленькие, хорошо пахнущие ручки и обратно. Иногда это были несколько пар одновременно. В прочем, и сейчас можно было насчитать пару-тройку желающих заполучить меня в личное пользование. Я не боялась остаться никем не любимой, я боялась никого не любить. Чего конкретно боялась она, я не смогла разгадать до сих пор.
- Дело не в расстоянии, а в направлении. – это была извечная игра - придумывать друг для друга невообразимые идиомы, а если не удавалось разгадать, как бы сдаваясь, спрашивать, что все-таки имелось в виду.
- И куда ты движешься?
- Я пока не решила.
Я затушила окурок и поплелась в коридор. Медленно натянула кеды, джинсовую куртку поверх теплого реглана, сложила некоторые вещи в рюкзак. Я не спешила, я втайне надеялась, что она попросит меня остаться, надеялась, что прозвучит спасительное «подожди», но его все небыло и небыло. С каждой секундой я стремительно шла ко дну. Когда за мной захлопнулась дверь, я впервые отчетливо поняла, что такое страх. Страх, перед тем, что ничего уже не изменишь.
Слез небыло, небыло ничего, ни паники, ни вопросов «как же так?», и «что же делать?», мы долго к этому шли. Было лишь ощущение пробки, плотно забитой в душу, туда, где еще недавно кровоточила рана.
...

Я не собиралась домой. Придя домой, я должна буду что-то делать, а на осмысленные действия я была не способна. Идти пешком до следующей станции метро, ибо всякое действие несет какой-то минимальный смысл и, если ты решаешь двигаться, необходимо выбрать хоть и бессмысленную, но все же цель. Я приблизительно знала, в какую сторону идти и пошла.
Было около семи часов вечера и пяти градусов тепла. Все приобрело розовый оттенок: поверхность луж, стены хрущевок, небо, кончик моего собственного носа. В прочем, последний стал таковым отнюдь не благодаря стараниям заходящего солнца, а всего лишь потому, что немного подмерз. Весна в этом году необыкновенно холодная, и я очень пожалела, что не надела плащ, не смотря на то, что за осенне-зимний период он успел до тошноты надоесть. Прохлада понемногу обнимала мои бедра, запястья терлись о края джинсовых карманов, где мои руки спасались от холода. Я подкурила сигарету, в нос ударил знакомый запах холодных улиц и табака. Странно, пока не закуришь, не ощущаешь запаха улицы. Дежавю.
Мне было тринадцать лет. Брата забрали в армию, мать сократили на работе, того, что приносил отец, едва хватало на еду. Мы жили в маленькой двухкомнатной хрущевке и родители, что бы получить хоть немного денег, забрали меня жить к себе, а «детскую», сдавали Виктору, сорокалетнему мужику, такому же неудачнику, как и они сами.
По вечерам мои родители смотрели телевизор. Старый «Электрон», восемьдесят пятого года выпуска, по нему шло три центральных канала от маленькой, похожей на воробья, комнатной антенны. Сверху и снизу экрана были две прыгающие полоски, но предков это нисколько не смущало. Новости, за тем два сериала. Я не могла находиться в комнате, пока работает телевизор. Для меня это было пыткой. Как только включался телевизор, я доставала с антресоли пачку сигарет и, включив старенький кассетный плеер отправлялась на улицу. В моем распоряжении были три кассеты: «Клуб Влюбленных Сердец Сержанта Пепперса» и «Резиновая душа» Битлз, а так же «Криденс зе бест». На вопросы родителей ответы были разные, «за бисером», в основном отвечала я им, и действительно, в результате моих бесцельных блужданий по району я частенько оказывалась возле универсама на Кольцова, в котором находилась небольшая фурнитурная лавка.
Приходить поздно я не могла, универсам закрывался в восемь, так что к началу второго сериала я была дома. Я сбрасывала доставшиеся мне от брата стоптаные берцы, куртку и сразу же закрывалась в ванной комнате. Набирала в ванну воды и начинала мастурбировать. Я делала это независимо то настроения, от того, хотелось мне или нет, абсолютно не получая удовольствия. Мне кажется, я не имела выбора. Другого повода закрыться в ванной я для себя не находила – кроме детского мыла и трехгривневого шампуня в моем распоряжении небыло ничего, так что на все гигиенические процедуры уходило около семи минут, а ждать, пока закончится сериал, приходилось по полчаса. Либо остывшая вода в старой чугунной ванне с облупившейся эмалью, либо телевизор. Конечно, я предпочитала первое. Не спорю, была еще и кухня, но путь туда мне был заказан – тараканы поселились в нашем доме раньше, чем жильцы. Вечером, когда все три существа, способные их убить, были заняты своими делами, они выползали на охоту, от меня они даже не бегали. Быть может, и на волейбол я пошла только для того, что бы два раза в неделю делать что-то еще, кроме того, как бесцельно шастать по улицам и злостно дрочить в ванной.
Тут же вспомнился и Виктор, рука непроизвольно потянулась к бандане на шее. Именно он подарил мне эту многофункциональную тряпку. Это был кусочек синей ткани в белый цветочек, размером тридцать на тридцать сантиметров.
- Держи, малая, - сказал Виктор, уезжая в свой Старобельск, так и не покорив Киева, и сунул мне в руки маленький синий платок. С тех пор я с ним не расставалась.
Она годилась для всего: ею можно было перевязать подвернутую лодыжку, если под рукой не находилось эластичного бинта, а после тренировки, выйдя в раздевалку, снять с ноги и вытереть ею потные плечи и грудь. После этого я не брезговала повязать ее на шею вместо шарфа или на колено для красоты. Об нее можно было вытереть жирные пальцы, если в дешевом баре не давали салфеток или смахнуть пепел со стола. Также она годилась для того, что бы завязать ею руки или глаза любимой женщине и промокнуть навязчивую влагу в паху. Я никогда ее не стирала, и она отвечала мне взаимностью – не линяла и не выцветала, в общем, не теряла своего внешнего вида.
Эта вещь была свидетелем всей моей жизни. Она носила запах моих побед и поражений, страхов и ликований, возвышенных чувств и животной похоти. Если зарыться в нее носом, можно было почувствовать что угодно, в зависимости оттого, что вы хотели: запах грязных кожаных мячей и душной раздевалки, алкогольных паров и дешевых сигарет, легких и не очень денег, горьких медных струн и дорогих духов моих женщин. Иногда я шутила сама с собой: э, похоже, эта штука – единственный твой верный друг, говорила я себе, разглядывая в зеркало платок на своей шее. И тут же добавляла: не считая, конечно, дедушкиного трофейного ножика.
Со временем все наладилось: братец вернулся из армии и стал помогать, родители тоже нашли сносную работу, я с четырнадцати лет немного подрабатывала, меня вернули в родные стены, подальше от кошмарного экрана. Но от пеших прогулок я так и не смогла полностью отказаться. Казалось, я могла почувствовать себя живой лишь посреди вечерней улицы с сигаретой в зубах и новеньким, собственноручно заработанным сидюшником в ушах. Сигаретный дым и морозный воздух – только так я могла дышать полной грудью. Я не знала английского и не могла понять, о чем поют Роксетт в «Спендинг май тайм», но мне хотелось верить, что о чем-то светлом и настоящем. Я мерила широкими шагами знакомые улицы и мне казалось, что я лечу, верилось, что все будет так, как надо.
Вот и сейчас я шагала по вечернему спальному району, дымила очередной сигаретой, в наушниках пели те самые Роксетт, но почему-то верить в хорошее уже не хотелось. Черт ногу сломит на этой Оболони, думала я , огибая очередную хрущевку. Хотя Борщаговка ничем не лучше, там я как рыба в воде, вот что значит практика. Похоже, я заблудилась. Спрашивать дорогу не хотелось – для этого нужно было вытащить из ушей наушники, иногда это для меня смерти подобно. В кармане хрустели новые купюры моей первой официальной зарплаты, деньги на мобильном были, в случае чего можно было с чистой совестью вызывать такси. Значит, вперед и только вперед!
Спустя десять минут я остановилась, что бы подкурить сигарету, повернулась спиной к ветру и начала насиловать почти сдохшую зажигалку. Еще дежавю? Пожалуй, для одного вечера это будет слишком. Нет, я здесь была. В этом гастрономе мы когда-то покупали водку. Может быть, удастся вспомнить, как отсюда идти к кирюшиному дому, а там и до метро недалеко. Я зашла в гастроном и купила новую зажигалку.
...

Я села на массивные железные качели, немного оттолкнулась ногами. Во-первых, не мешало немного передохнуть, во-вторых – домой было слишком рано. В плеере села батарейка, но заствить себя вернутся в шумный яркий гастроном не хватило силы воли. Я выдернула наушники и запрокинула голову, в знакомых окнах горел свет. Черт возьми, как же давно это было! Или сколько всего после этого произошло? Интересно, а что я скажу в восемьдесят лет?
- Привет, меня ждешь? – а чего же я хотела, я сижу в двадцати метрах от его подъезда.
- Нет, просто гуляю. Слушай, а почему все знаменитые рок-баллады такие помпезные?
- Не знаю, закон природы. Зайдешь? – он протянул руку и начал меня раскачивать.
- А жена против не будет?
- Я развелся.
Я вопросительно указала взглядом на горящие окна.
- Я всего лишь в магазин ходил, решил не выключать.
- Странно, как мы там не встретились, я только что оттуда, – в ответ он как-то грустно усмехнулся, мне показалось, что он был немного навеселе.
- Зайдешь?
- Пошли, – я спрыгнула с качелей. – Сколько мы не виделись?
- Полтора года.
Я приобняла его за талию, он меня – за плечи, мы не спеша побрели в сторону подъезда.