Люди подправляют свои чувства, если чувства оказались ошибочны. Если история опровергла их.

Нынче бахвалятся успехами, но не страданиями. Если и будут уважать тебя, то не из-за твоей трудной жизни, а потому, что видят тебя рядом с богатым человеком.

К чему ей интересоваться тем, что не имеет никакого отношения к ее собственной жизни? Это была бы всего лишь комедия вежливости.

Я снова смогла бы жить среди них, но при условии, что все двадцать лет, пережитые на чужбине, торжественно возложу на алтарь отечества и предам огню.

Те, кому своя жизнь представляется крушением, начинают искать виноватых.

Таков закон мазохистской памяти: по мере того, как отрезки жизни погружаются в забвение, человек избавляется от всего, чего не любит, и чувствует себя более легко, более свободно.

Любовь – это апофеоз настоящего. Его привязанность к настоящему прогнала воспоминания, защитила его от их вторжений; память его не стала менее зловредной, но, заброшенная, отодвинутая подальше, утратила свою власть над ним.

Человек стареет, близится конец, каждый миг становится все дороже, и уже недосуг тратить время на воспоминания. Надо понимать математический парадокс ностальгии: сильнее всего она в ранней молодости, когда объем прожитой жизни совсем незначителен.

Повзрослев, она усмотрит в этих схождениях досадное единообразие индивидов, однако в своем отрочестве она воспринимает эти совпадения как чудо, жадно стремясь разгадать их значения.

У жизни, оставленной нами позади, есть скверная привычка выходить из тени, жаловаться на нас, затевать против нас дружбу.

Постоянный разговор умиротворяет любовные пары, его мелодичное течение скрывает, словно пена, скудеющее вожделение плоти. Когда же разговор угасает, отсутствие физической близости внезапно оборачивается пугалом.

Страсть по существу и есть крайность.