"По-немецки - яц, по-французски - жаз, по-английски - джез", - было напечатано в 1922 году в Берлине в русскоязычном журнале "Вещь", который издал Илья Эренбург. Подпись - Валентин Парнах. Это человек, открывший джаз для русской публики, впервые написавший это слово по-русски, и весьма прозорливо заглянувший в самую сущность этого культурного феномена.

[показать]
Портрет В. Парнаха, работы П. Пикассо

Парнах – это не совсем точно. Его отца звали Яков Соломонович Парнох. Была до революции в Таганроге, на углу Иерусалимской улицы и Итальянского переулка аптека Парноха. Семья Якова Соломоновича была похожа на еврейскую только обилием родственников и детей. В Таганроге вообще чтить субботу, кошер и синагогу особо не старались. К аптекарю приходили все – и евреи, и русские, и греки, и хохлы, и армяне. И каждому надо было красиво ответить.

Здесь новорожденным не давали ветхозаветных имен, не вдалбливали в них талмуд, в доме говорили по-русски, хотя царила в нем светская культура не только России, но и Европы. Хотите верьте, хотите нет, но в провинциальном аптекарском доме историю и поэзию греков и римлян читали в оригинале, Бодлер и Верлен звучали также без перевода – и французский был как родной .
Сына, который родился здесь 27 июня старого стиля (9 июля по новому) 1891 года, назвали Валентином, очевидно, надеясь на его будущее могущество и силу. Но ребячьи забавы не увлекали мальчика. Он часами просиживал в огромной библиотеке отца, отдавая предпочтение классической поэзии, книгам по искусству, истории. Старинные гравюры возбуждали его воображение, он рос поэтически настроенным, мечтательным юношей. Более всего поразило его Моисеево Пятикнижие. Гимназию – ту самую, в которой учился Чехов, – он окончил первым учеником, с золотой медалью, и это дало ему возможность в 1912 году без экзаменов поступить на юридический факультет Санкт-Петербургского университета, заняв одно из 45 мест, выделенных евреям.

[344x]

Парнах и джаз просто не могли не встретиться.

В годы Первой мировой войны державы, союзничающие с Америкой, часто принимали у себя негритянские джаз-банды, ставшие необычайно популярными. Особенно во Франции, где многие считали, что музыка, родившаяся в их бывшей колонии Луизиане, в определенном смысле есть часть национального культурного наследия. Ставки “бедных” негритянских музыкантов порой вдесятеро превышали гонорары ведущих европейских маэстро, о чем, слава Богу, ни тогда, ни потом не докопались будущие красные музыковеды. Джаз только-только вышел на эстраду дансинга, обращаясь к публике, жившей, по сути еще в прошлом веке, то вызывая у нее недоумение, то возмущение, то восторг, выражавшиеся пока еще междометиями и суперлативами. О джазе еще не были высказаны сколь-нибудь серьезные суждения даже в родственной ему англоязычной или франкоязычной среде. Лишь чуткий слух Парнаха находит для этой новой музыки новые слова, новые ритмы, новые небывалые аллитерации, и при этом в казалось бы совсем чуждом этой музыке русском языке.

Барабанные брейки, бряцание тарелок, лязг диссонансных аккордов, ритмы и синкопы джаза врываются в его стихи:

Взметай,
Топ
Ринулся, мир уязвив,
Рэгтайм,
Сноп,
Взвив
Дробящихся, слепящих, взрывчатых синкоп!

Известный писатель и кинодраматург Евгений Габрилович хорошо помнит свои первые впечатления от появившегося в Москве Парнаха:
– Это был, как мне кажется, истый “бульвардье”, человек парижских бульваров, человек, влюбленный в Париж, во французскую поэзию того времени. Друг Аполлинера, Кокто, литератор, интересовавшийся Джойсом. Личность высокообразованная, с огромным вкусом. Он был увлечен послевоенной французской (да и русской тоже) живописью, был большим знатоком ее. Короче, это был пропагандист и поклонник всего, что в начале 20-х было современным и авангардным. Человек необычайно любознательный, он путешествовал по миру, жил в Сирии и на Ближнем Востоке .
Впечатление от статей и речей Парнаха было ошеломляющим. Они открывали новые горизонты. В статье “Мимический оркестр” Парнах описывает игру джаз-банда советским читателям, никогда не видевшим, не слышавшим джаза, да и слова-то такого еще не знавшим:

“Барабанщик – Jass-Band'ист непрерывно пружинно подскакивает на стуле. Производит сидячие движения-покачивания араба, едущего на верблюде. Истуканизируется. Упругий манекен. Пружинный зад. Подбрасывает и ловит во время игры барабанные палочки. Перекрещивает их. Вбирает-ввинчивает голову в плечи. Прерывно выкидывает обратно. Сидя, спотыкается выразительным плечом. Нацеливается – ударяет палочкой в гонг, обрушиваясь корпусом, выгибая кисть. Взмах-прицел – острый крюк. Бегло взвинчивает хрипучку или ладонью ударяет в автомобильный рожок. Саксофонист вздымает свою трубу, пронзающую узким противозвучием напор синкоп <...> Поворачивает его во все стороны. Внезапно нахлобучивает на него свой котелок <...> Пианист иронически-вдохновенно закидывает голову <...> корпус пианиста-негра откинут назад. Плечи достигают максимума выразительности. Одно плечо выкидывается вперед, обрушивается. Кисти рук и пальцы орудуют в лад учащенно-прерывным темпам, пальцы ерзают по клавиатуре. Мгновенные прикосновения к ней соответствуют взрывам молекул музыки <...> Отточенная иероглифика мимического оркестра открывает прогрессии новых чувствований, среди них – новый пафос, веселье, иронию, новую нежность”

Декларации Парнаха не были, разумеется, приняты единогласно. Но спокойной реакции не было. Тот, кто принял их, принял восторженно. Вот фразы из статей: Ура джаз-банду! Он наш, он дитя нашего века! Ура эксцентрическим танцам! Они придут на смену классическому балету, ставшему символом ретроградской помещичьей России! Долой старое искусство, воспитывавшее неврастеников! Да здравствует зрелище, лишенное психологизма! Ура новому искусству, искусству сбросившего оковы пролетариата!

Возможно, интеллектуалы слегка подыгрывали люмпенам, и вслед за театральным музыкальный мир также в целом доброжелательно встретил начинание Парнаха. Сам Николай Малько, виднейший профессор, дирижер, светило, положительно отозвался о Парнахе, оговорившись, правда, что кое-кто в консерватории возмущен. Но были и такие, кто искренне почувствовал здоровое зерно в джазе, и вслед за Малько предрек благотворное влияние нового жанра на танцевальную музыку, песню, на композиторскую и оркестровую технику.

Одним из таких был Михаил Фабианович Гнесин, сын казеного раввина из Ростова -на-Дону. Почти одновременно с Парнахом он посетил Палестину в поисках корней еврейской культуры, да и с целью изучения музыки Востока. Встретились они уже в Москве, в мейерхольдовской студии, где Гнесин делал ритмические партитуры для чтения стихов. Музыкант и археолог в одном лице, Михаил Фабианович быстро нашел с Парнахом общий язык.

В 1926 г. в американо-еврейском ежеквартальнике «Менора джорнал» (№3) была опубликована статья Парнаха ( «В русском литературном мире» – о роли евреев в новейшей русской литературе, в которой он подробно останавливается на творчестве и биографиях М. Гершензона, Б. Пас­тер­нака, О. Мандельштама, П. Антокольского и Б. Лапина. В 1930 г. вышла книга Парнаха «Инквизиция» на французском языке, в которую наряду с монографическими статьями включены переводы произведений преследовавшихся инквизицией поэтов-евреев (с испанского, португальского и иврита; например, «Тлуна ал ѓа-зман» – «Жалоба на эпоху» Иеѓуды Абраванеля). Дополненное издание книги (с включением новых переводов стихов, обвинительных актов, приговоров и протоколов инквизиции, описаний аутодафе, а также расширенным вступлением и примечаниями) вышло в Советском Союзе под названием «Испанские и португальские поэты, жертвы инквизиции» (М.-Л., 1934) – результат 20-летних литературных трудов Парнаха. «Он вернул мировой культуре то, что лежало безвестным несколько столетий. Второго такого личного литературного подвига я не знаю» писал Алексей Баташев.

Серьезно заинтересовавшись иудейскими корнями, Парнах набрел в европейских библиотеках и архивах на никому не известные стихи поэтов-маранов, жертв испанской и португальской инквизиции (писавших не на иврите, а именно на «пиренейских» языках), перевел их на русский и на французский языки, «французскую» рукопись передал Арагону – а тот ее, существовавшую в единственном экземпляре, потерял.

Слов нет, Валентин Парнах – фигура колоритнейшая, но не только своей незаурядностью притягивает он. Судьба его стала одной из трагических судеб XX века, красные колеса истории которого прокатились по людским морям, в первую очередь размозжив тонких, хрупких, талантливых мальчиков с устремленным взглядом и гордо закинутой головой.
А может быть, XX век и ни причем. “Замечательные люди исчезают у нас, не оставляя по себе следов. Мы ленивы и нелюбопытны”. Это слова Пушкина.

источник