[700x525]
А я и не знала! Оказывается труппа компании Мерса Каннингема будет распущена в этом году! Как жаль!

Последние гастроли.

“Турне наследия” компании Мерса Каннингема на Чеховском фестивале

Елена ФЕДОРЕНКО
Фото Ирины КАЛЕДИНОЙ
http://www.kultura-portal.ru/tree_new/cultpaper/ar...2&rubric_id=207&pub_id=1143971


Сцена из спектакля “Тропический лес”
Через шесть месяцев, под Новый год, труппа “Merce Cunningham Dance Company” последний раз выйдет на сцену и прекратит свое существование. Она будет распущена согласно завещанию своего легендарного основателя Мерса Каннингема, ушедшего из жизни почти два года назад. Больше его танцы, гремевшие по миру, никто и никогда исполнять не будет. В завещании, составленном за месяц до смерти, 90-летний хореограф определил срок деятельности труппы – два года. Его воля выглядит сегодня не только желанием оградить свои произведения от неминуемых искажений времени, коим подвержены оставшиеся без автора сочинения, сколько вынужденной практической мерой: компания всегда имела контракты на ближайшие два года, и выполнение их для Каннингема было обязательным.

Сохранить чистоту прочтения “собрания сочинений” (в нем – более двух сотен опусов) этого хореографического абстракциониста, конечно, невозможно. Почти шесть десятилетий они держались на нем, а начал выходить на сцену Каннингем-танцовщик в 10-летнем возрасте, закончил выступать в день 80-летия, сочинял же – более полувека.

Его спектакли, повлиявшие на контекст современного танца во всем мире, были совершенным секретом для нашего Отечества, куда труппа авангардиста не приезжала никогда. Правда, сам Каннингем бывал в России и рассказывал о своих экспериментах. Яснее не становилось – рассказ не подкреплялся живым исполнением, но звучало все занимательно. Свою труппу Каннингем создал в тандеме с философом, композитором-минималистом Джоном Кейджем, и они сообща “разделили” музыку и движение, постарались сделать их независимыми друг от друга. Каннингем проводил репетиции без музыкального сопровождения, под мерный звук метронома или обычный устный счет. Его ученики находили в этом безмолвии основу: отсутствие музыки заставляло “извлекать” ее из движений тела. А музыку артисты слышали зачастую только на премьере. Мерс объяснял, что музыка не должна поддерживать танец, а танец не должен следовать музыке. Это независимые искусства, но когда они встречаются, то рождается неожиданный эффект.

Каннингем был уникален, даже те, кто следил за его творчеством, не могли ни назвать его предшественников, ни узреть последователей. Кажется странным, но Каннингем, считавший балет искусством фальшивым и манерным, учился в Американской балетной школе, возглавляемой Джорджем Баланчиным, и обожал балетный экзерсис, видя в нем некую строгую систему возможностей человеческого тела. Это и было для него целью и смыслом – только эксперимент с телом и только абстракция – без сюжета, без мизансцен (в его спектаклях центром мог стать дальний угол сцены), без отношений полов и вообще без человеческих чувств (те, кто прошел его школу, подтверждают, что служили хореографу лишь “красками”: “Мы работали для него, и временами было нестерпимо – он никогда не интересовался ни нашими делами, ни нашим самочувствием, ни нашим настроением”).

Сами движения строились и расчетливо, и случайно одновременно. Расчетливо, потому что Каннингем с одержимостью складывающего формулу математика испытывал на прочность законы координации (руки и ноги заставлял работать в разных ритмах, а тела изгибать вопреки пластической логике, но при этом удерживать равновесие), отрицал импровизацию (разве можно допускать вольности при составлении формулы?), подсчитывал секунды, подчиняя время (связки движений складывались в метрическую картину и были выверены до микрона). Случайно – так как был увлечен методом вероятности: пластический вариант нередко закрепляли игральные кости, брошенная монетка, жребий или гадание по китайской книге. К слову, обнаруживалась и еще одна двойственность: в Каннингеме невероятным образом уживались страсть к лабораторным исследованиям в тиши кабинета и острая потребность в выступлениях – он никогда не отказывался от гастролей и любил новые встречи со зрителями.

В московский этап прощального турне включены три одноактных спектакля разных лет: “Тропический лес”, созданный в конце 60-х, когда мир принял странное искусство неизвестного хореографа, открыл программу. На сцене и над сценой парят и сверкают блестящие шары-подушки, рожденные фантазией провокатора Энди Уорхола. Они живут своей жизнью, поднимаются ввысь, перекатываются по сцене и даже спускаются в зрительный зал. Как и музыка Дэвида Тюдора – обособленно пищит, шелестит и фыркает. Исполнители – в светлых комбинезонах, которые перед премьерой король поп-арта изрешетил дырками, тоже не обращают ни на звуки, ни на “облака” никакого внимания, а повторяют движения, складывающиеся в танец – субстанцию абстрактную и самостоятельную. В отдельные минуты вдруг всплывают образы каких-то лесных обитателей, но чаще – странные па на склоненной к горизонту оси тела, замирания в неестественных позах, перемещения в пространстве с кульминациями почти за кулисами, куда удаляются артисты, не “договорив” до конца пластическую фразу.

Ранний опус сменился одним из последних созданий хореографа – “Xover” 2007 года, созданным в соавторстве с верными друзьями – теми, кто в 50-е строил с Мерсом его театр. Декорации-коллаж придумал концептуалист Роберт Раушенберг (дорожные знаки и фасад дома с рекламными щитами – композиции задника – стали его последней работой), музыка – Джона Кейджа (неразбериха шумов и сильный резкий голос вокалистки, находящейся на авансцене и помогающей себе звуками странных приспособлений, которые она поочередно берет со столика). Правда, композитора уже не было в живых, но для Каннингема он – наставник, член семьи, самый близкий человек. Танцовщики в таких же светлых репетиционных комбинезонах, как и в “Тропическом лесу”, но уже без дыр, исполняют эмоционально бесстрастный танец (не шелохнется ни один мускул лица, не промелькнет тенью улыбка), в замысловатых дуэтах которого – ни капли чувственной истомы, но танцы хочется расшифровывать, и отвести взгляд от них невозможно. Один из учеников Каннингема, Анжелен Прельжокаж говорил: “В Мерсе – нераскрытая тайна. Когда смотришь его работы, то словно читаешь его послание. Строгое, без сентиментальностей, абстрактное и конкретное одновременно”. Данное послание мистично и печально: люди-песчинки теряются на фоне декорации, и в категории вечности все их усилия – слишком ничтожны.

Спектакль “Biped” был создан на пороге смены тысячелетий. В тот период, когда Каннингем увлекся компьютером. Для создания танца он использовал специальную компьютерную программу: задавал позиции, позы, определял количество “пластических тактов”, “перемешивал” все параметры и получал танцевальные фразы в виде мультипликации. Если они его устраивали, то передавал их артистам. В спектакле результаты виртуальных поисков проецируются на заднике и на прозрачном экране перед сценой. В сравнении с воем и скрежетом предыдущих опусов музыка минималиста Гевина Брайерса, ученика Кейджа, кажется почти собранием мелодий. В “Тропическом лесу” при напряжении фантазии можно было обнаружить ассоциации с флорой и фауной, а “Xover” отсылал к урбанистическому молоху, “Biped” же рождает впечатления хрустального космоса. Артисты в блестящих купальниках – как пришельцы с иных планет – двигаются диковинно и странно. Их пластические метаморфозы (то один дуэт, то десяток танцующих по периферии сцены с зияющей пустотой ее центра, то застывшие фигурки, то сметаемые ураганом движений массы) вновь упрямо не связаны ни с музыкой, ни с пляшущими людьми-проекциями. Но в результате – музыкальное и цельное произведение, которое моментально переключает внимание на оживающие причудливые картинки инопланетных движений. Странные изгибы конечностей, запрокидывание голов, вывернутые руки – и никакой вязкости.

Благодаря Чеховскому фестивалю миф театра Мерса Каннингема ожил для российского зрителя. Ни у кого не возникало ощущения профанации, но в антракте то и дело слышался вопрос: “Как вы думаете, что это может значить?..” Авторский театр Каннингема совсем скоро станет историей, но в жизни современного танца пульс американского реформатора явно прослушивается. Его ученики ведут занятия по технике Мерса Каннингема, его фильмы (до компьютерного периода он увлекался кинотанцем) изучают специалисты. Михаил Барышников представляет выставки своих фотографий “Мерс Каннингем, каким я его вижу” и неизменно восторженно рассказывает о своей работе с хореографом, в том числе и о том, как в день 80-летия Мерса они вместе вышли на сцену. Потомки узнают о Каннингеме и из оцифрованных записей, подготовленных фондом, носящим его имя.