Настроение сейчас - проливной дождь

Передо мной – маленький потрепанный томик.На обложке выдавлен крест в окружении виноградных лоз, корешок заклеен куском ситчика в цветочек. Титульный лист на польском языке: «Новый Завет Господа нашего Иисуса Христа, с греческого языка на польский полностью и точно переведенный. Вена, Британское и заграничное библейское товарищество. 1894». На обороте по-русски: «Дозволено цензурою (ах, нет, простите, Цензура с большой буквы – во как!). Варшава, 7 Октября 1894». Страшно подумать, что было бы, если бы Цензура не дозволила... И очаровательный, несовременный, перевивающийся, как виноградные лозы, польский язык внутри. Там еще и Псалтырь, и малюсенькие, но аккуратные и подробные карты... Это посмертный подарок от одного нашего прихожанина – О. С.
Впервые я его увидела «сияющим утром конца октября» - впрочем, нет, дождливым днем в окружении безрадостных новостроек. Я наконец разыскала наш приход, прибежала на мессу, понятно, слишком рано и сидела во дворе, опасаясь потревожить хозяев – все-таки жилая квартира, не часовня какая-нибудь. Дети там, старики, кошки, на плите что-то, белье опять же... А тут, во дворике – еще теплый мелкий дождь и падают листья – один, второй, с клена, с ясеня... Я смотрела на них и осознавала, что жизнь изменилась мгновенно и навсегда, и понравится ли мне это потом, когда опять буду где-нибудь сидеть осенью? Времени все равно было еще в избытке, и я пошла прогуляться по окрестностям. За аркой старушка вела старичка с палочкой. Обычная картина в большом дворе, но старичок говорил, а я услышала, проходя мимо: «Как хорошо, что перед смертью мы еще смогли прийти на мессу... теперь уже, наверно, в последний раз». Без надрыва, без натужного смирения. За что мне всегда нравились католики, так это за их тихую трезвость (понятно, у кого она есть, те и нравились). Старичок в очках, старушка нарядно одета.
После этой мессы я не видела их два года и опасалась уже, что пророчество О. С. исполнилось, но потом священник сумел их посетить на дому, а я увязалась с ним. Он уже почти не вставал, она старалась показать, что еще может принять «высоких гостей». Спросила ее, можно ли мне приходить, чтобы помочь ей чем-нибудь, она отказалась. И еще три года прошло.
Вернувшись из монастыря, я совершенно обнаглела, взяла у настоятеля их телефон и напросилась в гости. Он уже не вставал, она ухаживала за ним, смотрела телевизор и жаловалась на всех подряд. На всем белом свете только он был хороший, добрый, умный, прекрасный, - он и еще один... первая любовь. Ее отец и братья с сестрами умерли от голода в Поволжье, мама и она сама уцелели, потому что мама где-то брала чуть-чуть еды и ни с кем не делилась, а девочка ела «калачики» - дети с нашего двора знают. Мама потом снова вышла замуж и родила ей сестру и брата, а то никого у нее вообще бы не было. В 17 лет она пошла на фронт, была медсестрой, рассказывала о жутком количестве вшей и как с ними боролись в военно-полевых условиях, где ни раздеться, ни горячей воды добыть. Там и была первая любовь – военврач. Этих девчонок-сестричек мужчины берегли, лишнего себе не позволяли, а военврач был женат, так что все ограничилось невысказанными чувствами (боюсь, мне никто не поверит). А потом пришел другой врач, поляк из сибирского городка, неженатый, очаровательный, очень добрый и спокойный, и сразу влюбился, и после войны они венчались у Св. Людовика в Москве. На их свадебной фотографии оба прямо светятся, отражая свет друг друга. Он так и остался военным врачом, она ездила с ним по всему Союзу, рассказывала о домиках с палисадниками, о людях, которых знала, о том, как он приносил ей огромные букеты и креветок ведрами. О том, как в Чехословакии их приняли за брата и сестру, «потому что так похожи». А я все поглядывала на свадебную фотографию, на объединяющий их свет.
Над кроватью, с которой он уже не вставал, висела репродукция Сикстинской Мадонны, на тумбочке рядом – поилка с чаем для него. На окне – иконки и свечи. Порой приходил наш настоятель, исповедовал их, пока я молилась на кухне у образа Св. Сердца, и рассказывал потом, что беседа с О.С. очень укрепляет его духовно. Таким он и остался до конца – добрым, спокойным, смиренным, все сознающим. Умер на Св. Антония Падуанского. На отпевании настоятель сказал ей: «У Вас теперь на небесах есть свой заступник». А она подарила мне Евангелие, одобренное Цензурой в Варшаве в позапрошлом веке...