Настроение сейчас - все прошло...

Исполнился год со дня смерти А. М. Хорошая была бабуля, приветливая и открытая. И, однако, как хоббит, - чего не надо, ни в жисть не расскажет. Мы были знакомы полтора года, она всегда была спокойной и разумной в свои почти 90 лет. Конечно, болела, конечно, обижалась на детей – на кого же еще и обижаться, не на меня же? Кто я ей, чтобы обижаться? Вот и ждала я, что через полгода мы отпразднуем ее 90-летие, с тортом, с окорочками, с картошкой на сале, как бывало, - не устаю восхищаться, в такие-то годы! «И ничего не болело? – спрашиваю. – Ничего! Я все это очень люблю!» И вдруг...
Внук (а уж как она на него жаловалась, и непутевый, и работать не хочет, и бабку из дому гонит) попадает под машину. Сильно изранен, мать бабуле не рассказывает, чтобы не волновать. А через месяц он умирает. И тут уж нельзя не сказать. А на похороны все равно не взяли, «чтобы не волновалась». Она плакала, плакала, жгла свечи пучками, а потом решила уйти вслед за внуком. Я, честно говоря, относилась к этому решению скептически, - не в нашей воле и не в наших силах, а то бы и все не прочь... И, однако, она сама попросила священника приехать и «подготовить ее к смерти».
Обычно-то мне приходилось уговаривать ее исповедаться, а потом уговаривать священника приехать и принять исповедь. У одной склероз, у другого дела... Но в этот раз все было по-другому. Сама позвонила, грамотно сформулировала; в результате сильно смущенный настоятель попросил подготовить ее к исповеди. Кого попросил? Меня, грешную... А склероз, между тем, был у бабули сильный, так что подготовка к исповеди за всю жизнь свелась к следующему: я читаю пункт первый из руководства исповедующемуся, разъясняю, в каких ситуациях можно этим согрешить... мысленно отгоняю демона гордости, нашептывающего: ну кто угодно так бы и согрешил, только не я... спрашиваю бабушку: было? и выслушиваю ее заверения, что никогда, да как можно... борюсь со стыдом, что только что сама же так думала и оправдывала себя... осторожно напоминаю: а вот помните, Вы же мне рассказывали... Наконец клещами вырываю: да... и возмущение: а как иначе можно было выжить? Ох, и нелегкая же это работа - выживать! Последний этап – записываю грех на бумажке красивым почерком, чтобы священник разобрал. И так пунктов пятьдесят. При этом присутствовала и соседка, помогавшая освежить память. Наконец закончили прочесывать бабулину душу частым гребнем, помолились вместе, поцеловались, распрощались.
Вот с тех пор, с этой тяжкой усталости и омерзения к себе, я с нежностью и почтением, даже мне и неприличными, целую крест на потертой фиолетовой столе, если приходится убирать ее со стула в конфессионале.
И еще один урок – сразу после этой исповеди, все-таки состоявшейся и закончившейся успешно, А. М. ушла в безумие, стала что-то плести про врагов вокруг, никого не узнавала... В конце она уже лежала на промоченном до пола диване (сын не умел обращаться с подгузниками, а каждый раз все мыть и стирать тоже ленился), в пролежнях и наколотая наркотиками (чтобы ночью не мешала спать) и молилась единственной молитвой, которую знала целиком по-польски (жаль, но молиться по-русски так и не научилась) – Ave Maria. Такой я видела ее в последний раз в четверг Октавы Пасхи, а в пятницу она умерла.
Оказалось, это возможно. Если любишь и тоскуешь и решаешь уйти вслед за любимым – это возможно.