из сборника «Харизма отца Брауна»

На склоне лет отец Браун стал настоятелем маленького прихода в Уэссексе. Католиков в этом городке было немного, часовня помещалась на первом этаже трехэтажного домика, который отец называл «мой частный желтый дом». На втором этаже жил сам отец Браун, в мансарде помещались комнаты для гостей. Хозяйство вела кухарка Грейс – ворчунья ирландка, счастливо пережившая уже двоих мужей. Отец Браун любил своих овечек, а овечки любили своего пастыря. Он знал по именам их всех, их детей, внуков, мужей, жен, сестер, братьев и еще более дальних родственников. Он помнил их смешные словечки и странные привычки, а они к нему первому шли поделиться радостью и горем.
Но однажды отец Браун при очередном посещении епископа услышал, что ему давно пора обратить самое пристальное внимание на духовную жизнь прихода. «Есть ли у вас духовная жизнь? – вопрошал владыка. – Ответьте честно. А ведь ныне уже не викторианская эпоха, и Церковь призвана идти в ногу со временем. Ну вот что – готовьтесь принимать гостей. Интернациональная группа мирян, во главе – Ваш собрат священник из Эдинбурга; они проведут у вас реколлекции. В начале июля».
Кухарка Грейс была очень довольна. Она любила принимать гостей, хотя стряпня ее могла нравиться только ей самой и непритязательному отцу Брауну. К назначенному времени все было готово, продукты закуплены, прихожане оповещены о грядущем великом событии. Пробудиться к духовной жизни пожелали только трое, но ведь лиха беда начало. Начали съезжаться гости. Кроме тех, которых ждали, приехали еще люди из Лондона, Йорка, из Уэльса, каким-то чудом узнавшие о духовных упражнениях. Грейс с умилением наблюдала, как гости обедали за длинным столом, и следила, чтобы всем всего хватило. Отец Браун решил не мешать молодому собрату поить овечек чистым словесным молоком (что это именно молоко, а не твердая пища, он понял, посидев 5 минут на вступительной лекции). Вреда от этого безусловно не будет, решил он и удалился к себе в комнату. Однако через час он обнаружил, что нечто мешает ему сосредоточиться на молитве. Из часовни доходили странные звуки, похожие на вой и бормотание. Поняв, что вновь собраться уже не удастся, отец Браун спустился в кухню за кофейником. Грейс чистила картошку и плакала. «Ну-ну, дитя мое, - присел рядом с ней добрый пастырь, - что случилось?» - «Отче, - рыдала ирландка, - я так ужасно недуховна». – «Да где ты слов-то таких набралась?» - «Я посидела полчаса на первой лекции – дальше-то слушать времени не было, надо было за обед приниматься – и поняла, что без крещения в Духе Святом вся моя жизнь ничего не стоит». – «Послушай, Грейс, знаешь что? Ты ведь крещена. По-моему, этого вполне достаточно». В этот момент вой сверху стал устрашающим, отец Браун вздрогнул, и кофейник выпал из его рук. Он решил подняться в часовню и посмотреть, чем они там все-таки занимаются. Овечки под руководством приехавшего американца учились говорить языками. «Все-таки таинственная вещь эта духовная жизнь, - думал отец Браун, когда взбирался к себе на второй этаж, напуганный этим действом. – Никогда бы не подумал, что подобное возможно в Католической церкви».
В этот день отец Браун еще только раз спустился в часовню – воспользовавшись отсутствием гостей, отслужил мессу. После этого он заперся наверху от греха подальше. Из часовни доносились гитарные аккорды, крики, снова вой, что-то падало, кто-то смеялся и рыдал... Сон отца Брауна был беспокоен. На следующее утро он опять прокрался на кухню – кофе все-таки хотелось. Грейс была мрачна, как учение о первородном грехе; улучив минуту, она зашептала отцу на ухо. «Говори громко, дочь моя, - не выдержал отец Браун. – Тебе здесь нечего бояться». Грейс поведала о том, как вчера вечером, страшно усталая после целого дня на кухне, - «что же это, отче, они оставляют грязные тарелки где попало, не говоря уже о том, чтобы самим их мыть, как, помните, делали те молодые люди... ну, помните, приезжали к нам недавно», - она пришла в комнату для гостей, где ночевала эти дни – «и представьте, отче, она лежит там и громко рыдает! Я спросила, что с ней, а мне сказали, что это не истерика, а наоборот. И она рыдала так целый час, а потом села на постели и стала восхвалять отца N., ну этого гостя... и другие женщины тоже рыдали, и падали прямо навзничь... хорошо, что этот джентльмен их вовремя ловил... но он сам первый начал трястись и кружиться...» - «Грейс, Грейс, - не выдержал отец Браун, - ты что-то путаешь. А виноват я, потому что никогда не заботился о духовной жизни прихода...» И он поклялся прийти на вечернее «прославление» (Грейс уже насплетничала ему, как «они» это называют) и разобраться наконец в том, что происходит в его приходе. Мессу ему опять пришлось служить украдкой и в одиночестве, Грейс была сердита, молитва не клеилась. За обедом он уткнулся в свою тарелку, стараясь не допускать горьких мыслей о собственной неспособности к духовной жизни.
Настал вечер, в часовне собрались гости и горсточка прихожан. Зазвучали гитары, полились песни, состоящие почти только из слов: «О, Иисус!» с такими подвываниями, что, будь отец Браун помоложе, он испытал бы сильное искушение нарушить обет безбрачия. Гости заговорили языками: кто-то говорил «Щча! щча!», а кто-то, наоборот, «килели-лели». Вчерашняя дама заходилась резким смехом, стоя на коленях, а гость-руководитель объяснял, что это «святой смех». К ней присоединились и другие. Отец Браун не знал, куда деваться. На него надвинулся сплошь татуированный человек-гора – гость из Эдинбурга с бубном; он вдохновенно возглашал: «Пусть падут стены Иерихона!» Насколько помнил из Священного Писания отец Браун, бедняжка Раав жила как раз в той самой стене, и ему было страшно и жалко всех, всех... Глаза заезжего пастыря искрились, как у кошки, завидевшей мышку; он терзал гитару и мурлыкал «алессони-лисон». Отец Браун не помнил, как добрался до своей комнаты. В эту ночь уснуть ему не удалось – гости славно разгулялись, духовная жизнь била ключом.
На воскресную мессу собрался весь приход – и опять гитарная музыка, долгие и вязкие обличения разума и восхваления Святого Духа, а также сеанс исцелений. Наконец все кончилось, гости начали разъезжаться, пророк из Эдинбурга подошел к отцу Брауну поблагодарить за гостеприимство и договориться о дальнейшем сотрудничестве. «Отче, - ответил ему отец Браун, - второй раз в жизни мне приходится говорить это, и я скорблю, что на этот раз – собрату. Вы нападаете на разум, отче, а это дурное богословие». Пророк еще что-то говорил, по обыкновению вязко и напыщенно, но отец Браун его уже не слышал. Он предвкушал тишину в доме, наконец-то чашку кофе, самостоятельно приготовленный ужин (Грейс от переживаний слегла и утешалась бутылочкой) и – никакой духовной жизни!