Вы когда-нибудь замечали, что под мостом не бывает снега? Мы жили там.
«..щая станция»,», «…жиры с детьми», «…адский проспект», «…купили машину», «…а он взял и повернул» -только обрывки фраз вокруг, потому что вслушаться страшно.
Наверх, мимо женщин, держащих в красных перчатках искусственные цветы. На скамейке девушка в жёлтом.
-Извините, у вас не будет сигареты? -я опускаю глаза, чтобы не видеть добродушной улыбки.
-Да, конечно. Вот, возьми три. Возьми ,возьми.
-Спасибо, пальцы плохо слушаются.
В голове носились быстро, как электрички, мысли: «Почему она так добра ко мне ?Я её не понимаю. Сумасшедшая? Может, я ей нравлюсь? Скорее всего ,нравлюсь, да.»
Она рассказала мне про Лит. Быстрее шаг.
То ли всё вокруг стало жёлто -голубым, то ли показалось. Мимо пробежала собака, вся как эта сегодняшняя беспричинность.

Все забудьте меня, все!

Что-то странное творилось в моей голове. Идеи и образы рождали быстрые всполохи, гирлянды и указатели, которые мгновенно таяли, бросая меня в полной темноте и не оставляя улик, так что только чиркали по душе, обрастающей смутными ощущениями ясности и неясности, а ум не успевал ни за что зацепиться. Так должны действовать и стихи.
Туман плавал в воздухе кусками, его могла создавать я сама. Может быть, нужно было аккуратно отодвигать его руками, а может просто остановиться и кричать , но я ,как всегда, двигалась среди одиноких деревьев и подворотен, чтобы случайно не встретить кого-нибудь. Мы всегда возвращались домой обходными путями. Мы боялись людей. Мы тренировались часами, но так и не научились смотреть в глаза, а не в зубы. Хотя, я имела наглость презирать тех, кто смотрит мне в рот. Те, кто смотрит мне в рот ,ничего там не увидят, ни изнанки ,ни правды, только автоответчик-улыбку.
Мы не умели нырять ,ни рыбкой ,ни солдатиком, только медленно входить в воду, с ужасом ожидая ,кода она коснётся живота и перехватит дыхание.
Мы –дети заброшенных стен, дети странных сказок, которыми кормили друг друга ,когда нам нечего было есть, тени прохожих, «бредонки»,как нас называли взрослые. Мы жгли стихи, чтобы согреться и осветить жалкие синие венки клетчатых тетрадных листов, на которых должны быть написаны новые. Всё ,что мы умели –творить. И иногда нам даже казалось, что этого достаточно. Наверное, каждый из нас так отчаянно не хотел детей -знали, что рождение не безболезненно.
Дрались , плакали, любили, но никогда не делали ничего в полную силу, вечно ожидая, что скоро от горизонта откусит кусок особенный путь и особенный, личный шедевр.
Записывали свои диалоги, потому что они ещё казались ценными и в итоге говорили только цитатами.
-Сегодня в три часа я застрелюсь на крыше. Я хочу, чтобы это слышал каждый.
-Ну как же, в три у тебя важный разговор. Что, переложишь телефон в другую руку и попросишь перезвонит тебе на револьвер:?
-Да, и я сниму трубку.
Мы были уверенны ,что уж с друг с другом-то мы откровенны, хотя ни разу не были искренны до конца.
Мы лукаво эстетствовали во всём, начиная от цвета носков и заканчивая маркой сигарет. Любили истерить, играть с ножами и чужими чувствами. Но наши движения так и остались мелкими, речь- переполненной лишними словами и междометиями.
Некоторые из нас возненавидели искусство, потому что уже не могли творить без оглядки и не завидовать друг другу. Другие учились до старости, боясь выходить в настоящую жизнь. Может мы и жили, каждый день начиная со страха, но не были счастливы почти ни разу, потому что не умели радоваться и обожали быть в отчаянии.
Затыкая уши музыкой и закрывая глаза картинами. Сидя на задних партах и общаясь на расстоянии. Мы боялись жизни так. Кто-то – по-другому. Однако никто не мог сказать, есть ли где-то те, кто живут. Но верить хотелось. Нет, общество потребления, затасканное по книгам, люди, имеющие целью новое чайное ситечко, нас не волновали. Чем мы были лучше? Наша цель была только в том, чтобы не испытывать боль и беспокойство.

Я была одной из самых радикальных. Мне не хотелось ни работать ,ни учиться, ни творить. Временами смыслы улетучивались, как духи.
Наверняка, я бы закончила существование так, как и мечтала: мчась на полной скорости по ночному шоссе с открытыми окнами, с орущей депрессивной музыкой и врезавшись в самый красивый столб со знаком «Дети».
На какой-то период представление этой театральной смерти полностью занимало меня как своеобразное развлечение. Это подобно тому, как прохожий ,в последнюю секунду не споткнувшись, идёт, ускоряя шаг и ухмыляясь про себя. А в его голове отчётливо вырисовывается картина, где он ломает все кости сразу и лежит в собственной крови.
Жить воображением смерти мне быстро надоело. Что если зажить воображением жизни, сделать боязнь жизни –самой жизнью, профессией? Я покинула своих друзей, оставив им игрушки и их же руки, тянущиеся к подолу моего белого платья.
Пустоцветы!
Я знала, что тех, кто связывает жизнь с искусством , считают сумасшедшими, но я могла бы сказать, что хоть чем-то живу и работаю.
Мы боялись жизни так ,что нам приходилось перерабатывать её в стихи и странные рисунки.
Теперь я обзавелась надеждой, как маленьким голубым и пушистым ручным зверьком. Надеждой, что меня научат, как перерабатывать её себе на благо, утилизируя боль и производя красоту. Научат жить со своей боязнью жизни. Жить, чувствуя тонко и не ломаясь от ветра. Ездить в метро. Смотреть в глаза. Дышать с фанатизмом.
Научат, как выйти из-под моста, где никогда не бывает снега.