Над городом висели противные сумерки. Сложно было определить, что за время суток царит над замлей. Улицы затянул промозглый туман, отчего все виделось в грязном и сером свете. Глянцевые пятна луж и пар изо рта наводили тоску почище хмари. Что за время года пришло в этот город нынче? А вокруг не было ни деревца, ни травинки, чтобы подсказать ответ.
Он быстрым размашистым шагом пересекал улицы, на ходу подмечая и делая выводы. Мостовая покрыта чавкающей грязью: выглянет солнце, и тут в пору расти траве. Потеки и разводы на стенах домов, подслеповатые окна. Каждый угол каждой подворотни завален каким-то хламом. Вонь. Редкие встречные торопились уступить дорогу, кутаясь и сутулясь. Никто ни на кого не смотрит, никто ни с кем не разговаривает, пряча тусклые лица. Звуки приглушены и невнятны. Не слышно даже привычной брани. И совсем нет детей. Он уже видел такое раньше.
Проклятый туман скрывал дома и прохожих, позволяя осмотреться не более чем шагов на десять вокруг. Казалось, город вырастал перед ним и исчезал сразу за его спиной. Будто идешь в пустоте, на ходу придумываешь, куда ступит твоя нога, делая следующий шаг, что увидят глаза, нашаривая дорогу. Но он знал, что город здесь, что город ждет его. Он знал, что дорога, которой он вошел в город, приведет его к ратушной площади. А еще он знал, что опоздал.

Все звали его Крысолов. Было ли это настоящим именем или прозвищем, никто не знал, но он исправно откликался на Крысолова, и этого было довольно. Даже в лучшие свои дни люди недолюбливают докторов, кукушек и юродивых. Первых за то, что они знают о тебе все, вторых за то, что знают, когда пробьет твой последний час, а третьих и любить-то не за что. Крысолов зал все, определял час смерти и приходил он только в самые черные годы, за что любить его было нельзя. И вот теперь он шел по улицам города - узнаваемый, но не любимый.
Он спешил, хотя спешить, по сути, было уже незачем.
Трактир, который он искал, находился наискосок от ратуши, прямо напротив тюремных казематов. Отсюда были видны и раскрытые двери, и пустая караулка. Здание ратуши, к слову сказать, довольно заурядного двухэтажного каменного дома, поделилось лишь своими очертаниями, кутаясь в туман, как бы пряча глаза от стыда. Прочее же вообще терялось темными пятнами, уступив место сумеркам.
В трактире было людно, но тихо. Люди заполнили общий зал, стараясь держаться поближе к огню очага. Мужчины и женщины сидели подле друг друга, прижимая к себе детей. Когда он вошел низкий гул разговоров разом смолк, склоненные в разговоре головы повернулись к вошедшему. Не останавливаясь, он лишь бросил на ходу:
- Где?
Несколько неуверенных рук указали в сторону приватного кабинета.
Крысолов распахнул дверь и остановился на пороге.
Меньше всего на свете он ожидал увидеть здесь женщину. Не то что бы он представлял себе кого-то конкретного, или же был уверен в том, что тот, кто опередил его, не мог быть женщиной. Но, увидев ее, он опешил. Ее нельзя было назвать некрасивой. Правильные черты лица и безупречная осанка могли бы быть очень привлекательными, но почему-то не были. И не что бы она была не женственной, просто невозможно было представить ее в объятиях мужчины или нянькающую младенца. Ее юность давно миновала, но зрелый возраст не спешил поставить на ней свою печать. Он подметил это в одно мгновение, как и привык, но его первоначальное намерение, как бы лишившись воли, остановилось вмести с ним на пороге. Через секунду он шагнул внутрь и закрыл за собой дверь.
- Что ты натворила? – с укором произнес он.
Она подняла на него глаза от своего занятия и встретила его долгим спокойным взглядом. В несколько шагов он оказался у стола, на котором ее руки, подчиняясь спокойному и плавному ритму, расставляли какую-то утварь.
- Ты понимаешь, что ты наделала? - снова обратился он к ней. – Ты сможешь справиться с тем, что сотворила?
- Тебя не было слишком долго, - ответила она, возвращаясь к своему занятию. – Люди не могли больше терпеть, они пришли ко мне и попросили избавить их от крыс.
- И ты создала крысиного волка!
- Я сделала то, о чем меня попросили, - она подняла глаза и улыбнулась. – Крыс ведь больше нет.
Ему захотелось ударить ее по лицу. Вместо этого он сказал:
- Зато есть свирепый хищник. И он опять голоден.
- Он всегда голоден, - возразила она.
- И это стоило того? – в его словах зазвенела холодная ярость. – Он уже встал на задние лапы.
- О, - протянула она, - значит, скоро он возьмет в лапы оружие. До этих пор страдали слабые и дети, но теперь он возьмется и за остальных.
Крысолов смотрел на эту женщину, силясь определить: то ли она самоуверенная и холодная дура, то ли нарочно издевается над ним. Ни то, ни другое не спасет ей жизнь.
- Я рада, что ты пришел, - вдруг сказала она, и эти слова разом вырвали его из круга его размышлений. – Будь добр, присядь, - она указала на табурет рядом, - я хотела бы расспросить тебя, если ты не против. Позволь тебя угостить.
Та интонация, с которой она говорила, и та поза, с которой она протягивала ему маленькую чашку с какой-то пахучей жидкостью, так не вязались с увиденным за улицах и со словами, сказанными до этого, что он сел на предложенный табурет и принял чашку из рук, сложенных в уважительном поклоне. Подождав, пока она пригубит из такой же чашки, он сказал:
- Что ты хотела узнать?
- Откуда в городе берутся крысы?
- Из грязи, - сухо ответил он.
- А откуда в городе берется грязь?
Крысолов был раздосадован. По-всему видать женщина собирается пуститься в затяжной философский диспут, истощающий силы и душу.
- К чему ты клонишь? – бросил он и отхлебнул напиток.
Внезапно рот его наполнила горячая струя, пронизанная ароматом луговых цветов, она стекла медом к корню языка и оставила после себя далекий полузабытый привкус сладкого топленого молока. Он с удивлением посмотрел в лицо женщины, оно было приветливо и спокойно.
- Видно, - продолжала между тем она, - видно, ты ожидаешь, что я начну говорить тебе, будто причина всего, что происходит с людьми, в самих людях? Полагаешь, что я за словами спрячусь от вины, которую ты спешишь на меня наложить?
Он поставил опустевшую чашку на стол, и ее руки снова пришли в движение, наполняя ее. Он взял чашку и снова отхлебнул.
- Ты знаешь свою вину, - сказал Крысолов, глядя ей в глаза.
- Скажи мне, - улыбнулась она в ответ.
- Ты сотворила демона и выпустила его в свет. Он ест и становится больше, скоро с ним будет не совладать обычными средствами.
Она задумчиво качнула головой, больше кивая своим мыслям, нежели соглашаясь с его обвинениями, и вдруг спросила:
- Откуда берутся демоны?
- Из злобы, - ответил он.
- А еще?
Крысолов вздернул бровь, но все же ответил:
- Из голода.
- А еще?
- Тебе мало?
- Демоны выходят из трех вещей. Третья – животная суть. То есть из того различия, что лежит между зверем и человеком, когда человеческое стремится к животному.
- Теперь мы поговорим об аде? – насмешливо спросил он.
- Нет, - улыбнулась она, - мы уже здесь.
Его взгляд потяжелел, на что она поспешила заговорить снова.
- Каждый мастер, зная, что за материал перед ним, и из чего он состоит, прилагает к нему именно тот инструмент, который наилучшим образом будет воздействовать на этот материал. Поэтому я и заговорила о крысах и демонах.
Крысолов надолго замолчал, глядя на жаровенку, где шумела, закипая, вода.
- Видно, - произнес он наконец, - видно, ты хочешь, чтобы я назвал то, что убивает демона?
- Ты знаешь, - тихо ответила она.
- Скажи мне, - Крысолов почти улыбнулся.
- Только любовь убьет демона.
Вставая с табурета он привычным жестом шарил за пазухой. Переступив порог общего зала, где люди жались к огню, Крысолов уже держал в руках свою флейту. Сегодня он собирался играть для людей.
А она так и осталась сидеть за столом, над которым в неторопливом ритме двигались ее руки. И земля с небом заняли свои законные места, обнаруживая железную богиню милосердия.
21.01.2006