Если он утром, часов эдак в десять, сидит перед компом и плачет, значит, день начался нормально.

Значит, есть силы сидеть, щелкать по клаве и плакать тихонько. Во работа. Собственно, он просто отвечает на письма и комменты на сайтах, что подчас одно и то же.

Если он лежит после завтрака и не может поднять головы, пытаясь загнать сознание в какое-то подобие сна — дело худо.

Это значит — придавило так, что нет сил ни сидеть, ни читать, ни плакать. Трындец. Так можно пролежать до начала вечера и очнуться совершенно сумасшедшим. А это уже опасно.

Хорошо, что в роду у него не было самоубийц. Хотя нет, блин, двоюродный дед повесился. Давным-давно. После войны еще. Хреново. Шизофреников, правда, не было, и это как-то веселило.

Вспоминать кромешные больничные утра с шестичасовым подъемом для установки капельниц и дальнейшие пытки он не хотел. Хотя все это ждет его.

Так что пока два варианта просыпания.

У него хорошая память. Он прекрасно помнит, что просыпаться счастливым перестал в двадцатилетнем возрасте.

Уже тогда начал бояться. Смешно сказать, чего боялся… Эх-х.

Надо было счастливиться раньше изо всех сил и ничего не бояться.

Не наигрался, не налюбился. Ошибка. Это ошибка. Причем стратегическая.

Нет, жизнь-то он не просрал просто так. Но прожил как-то невесело и мучительно.

Исключая те восемь лет, которые живет с ней. Это счастливое время, даже в самые страшные часы свои.

Значит, ему просто повезло! А он-то, дурак, сидит ноет. Счастье — вот оно. Руку протянуть за мобильником и позвонить.

И услышать тихий низковатый голос. И сказать: я люблю тебя. Очень сильно.

Только постараться не заплакать при этом.