ЖАВОРОНОК

Над землею горячей,

Над полынью сухою и горькой,

Там, где синь от жары выцветает и тает,

Погляди, если зрячий,

В стоге неба звенящей иголкой,

Видишь, жаворонок на глазах пропадает.

Он все выше и выше,

Перепады полета и песни —

Замирания неутомимого сердца...

Вот уже и не вижу:

Поглотило его в поднебесье

Золотое жерло раскаленного солнца...

Только тысячи точек —

Бездна бездн проглянула сквозь небо,

Иль в глазах у меня потемнело, не знаю...

Но не молкнет звоночек,

Все звенит!.. И заслушалась немо

Вся залитая светом равнина родная...

Степь моя! Осенило

И меня неизбывностью сини,

Что горит над тобой, неизвестность скрывая.

И поет во мне сила,

Но в ответ — только шорох полыни,

И сжимает мне сердце тоска вековая...

Но я видел и слышал,

Как твоя невеликая птица,

Устремляя в зенит свое певчее тело —

Выше, выше и выше, —

Там, где вечность невидимо длится,

Канул жаворонок — и все небо запело!

ДУРАК

Напился Иван и свалился

От скуки в глубокий овраг.

Но вылез и похмелился.

А что ему станет? Дурак.

В красивую Ваня влюбился.

Она ему: как бы не так!

Он взял тогда и удавился.

Спасли. Оклемался дурак.

На нищенке Ваня женился,

И ей подарил он пятак.

И женушкой очень гордился.

Известное дело — дурак.

Детишек они наплодили.

И жили они натощак

И еле одеты ходили.

А он улыбался, дурак.

Все с Ванею водочку пили,

А как доходило до драк,

Всегда выходило, что били

Его, потому что — дурак.

Пошли у Ивана внучата

Курносые — целый косяк.

И все как один дурачата.

Силен был, однако, дурак.

Всё грузчиком Ваня работал,

Ворочал мешки как ишак.

И грыжу себе заработал.

И рано он помер, дурак.

Без музыки похоронили.

И, выпимши, Ванин шуряк

Гвоздем написал на могиле:

ЛИЖИТ СДЕСЬ ВИЛИКИЙ ДУРАК. 

ТЕНИ ТИХИЕ ПО ПОЛЮ

Блещут солнечные выси,

Облака кочуют в ряд...

А по полю, словно мысли,

Тени тихие скользят.

Чередою бесконечной

Уплывают быстро вдаль —

Как природы вековечной

Преходящая печаль.

Мимолетны, невесомы —

Ни былинки не пригнут...

Ветром времени несомы,

Так и дни мои бегут.

Радость светлая на сердце

И внезапная тоска —

Словно ясно светит солнце

И находят облака...

Тени тихие по полю...

Глаз не в силах оторвать,

Я стою... А в детстве, помню,

Я пытался их поймать.

Наступал на них ногами,

Обгонял их даже, но

Убегали, убегали —

Убежали все равно.

Тени в поле, тени в поле...

Сколько мне хватает глаз.

Мои радости и боли!

Задержать я вас не волен —

Мне бы видеть только вас...

АТКАРСКУ

Ты прости меня, город степной захолустный,

Что давно я покинул тебя навсегда:

Летом жарко в тебе, слишком пыльно и пусто,

А зимою под ветром поют слишком грустно,

Словно волки, стальные твои провода,

И зимою и летом туда и сюда

Слишком быстро летят,

Слишком громко кричат,

Пролетая тебя, поезда.

Я не первый изменщик такой, не последний —

Испокон беглецы все твои пацаны.

Слишком тихий ты, слишком ты скучный и бедный.

Слишком громко вещает и слишком победно

О великих свершеньях великой страны

Репродуктор на площади, бывшей Базарной...

Слишком резво бежишь ты за модой бездарной,

То обузив без меры,

То слишком расклинив штаны.

Не в угоду каким-нибудь плоским мыслишкам

Говорю о тебе я все "слишком" и "слишком" —

Слишком ты дорогой и родной для меня!

Слишком был я твоим белобрысым мальчишкой,

С самодельным мольбертом, с гитарою, с книжкой,

Слишком сладко я мучился, влюбчивый слишком,

Слишком жарко мечтал и на счастье надеялся слишком,

И лежала вокруг тебя степь,

Бесконечною далью маня...

Сам меня провожал ты с надеждою, болью, тревогой

За наукой, на службу солдатскую, славы искать.

И снабжал меня сам ты котомкою легкой, убогой,

И пускал бесконечной прямою железной дорогой,

Научив меня видеть и думать, читать и писать

И совсем ни к чему,

Не к добру — если правду сказать —

Водку пить и рыдать

Или песни орать и плясать.

Так спасибо тебе, ты мой город родной захолустный,

Уж за то, что однажды родился в тебе — навсегда.

Что вдали от тебя иногда мне тоскливо и пусто,

И пишу потому я порою отчаянно, грустно,

Но в стихах моих красная кровь — не пустая вода.

И в каких бы ни жил я известных больших городах —

Я аткарским останусь, степным, коренным,

то есть русским,

И не стану другим никаким

Ни за что никогда!

Такова уж судьба у российских селений бессчетных:

Для столицы поэтов и мясо, и хлеб поставлять,

Как у всех матерей, молчаливых, согбенных, бесслезных, —

Всех согреть, накормить-напоить, а себя забывать...

Но клянусь я тебе — пусть не свидеться нам никогда:

Да горит мне в России и в целом Советском Союзе

В нерушимом и строгом с Кремлевской звездою союзе

Над могилой отца моего

Жестяная звезда.