Название: нет, к сожалению.
Жанр: видимо, драма.
Рейтинг: G.
Персонажи: Какаши, его папа, Джирайя, Минато.
Дисклеймер: мопед герои не мои.
Вполне возможно, присутствует AU, ООС и все такое прочее. Затрудняюсь сказать наверняка.


http://community.livejournal.com/ru_narutofans/235567.html?nc=15&style=mine - оригинал
Какаши сидел на подоконнике, протирал тряпочкой листья спатифиллума и мечтал, чтобы отец поскорее пришел домой.
Спатифиллум выглядел довольно уныло. Впрочем, он выглядел уныло все те два года, что провел в семье Хатаке. Вины Какаши в том не было – он старательно проделывал все, что полагается проделывать сознательному владельцу спатифиллума, а это было немало. У цветка была сложная, полная опасностей и угроз жизнь. Солнечного света он не переносил, в тени немедленно начинал чахнуть. Жара, холод, сухой воздух и повышенная влажность также были для него вредоносны. Зимой его полагалось держать возле обогревателя, а во избежание пересыхания ставить в таз с водой и постоянно опрыскивать. Летом он нуждался в кружевной тени и опять же опрыскивании. Кроме того его постоянно следовало всячески удобрять и подкармливать. А также рыхлить землю в горшке, потому что сам спатифиллум с этой задачей не справлялся.
Какаши с большим энтузиазмом поливал, удобрял, рыхлил и опрыскивал. Несмотря на то, что жизнь цветка представляла собой непрерывный процесс умирания, Какаши все равно его любил.
«Это будет твой цветок, - сказал отец два года назад и вручил ему горшок, из которого торчало несколько пожухлых листьев. - Твой и ничей больше. Ты сам будешь ухаживать за ним, заботиться о нем и отвечать за него. А если он погибнет, эта будет твоя вина и больше ничья. Идет?»
Спатифиллум стал первым свидетельством его взрослости. Позже появились другие свидетельства – куда более значительные, такие, как звание чунина и миссии категории С, но цветок был самым первым из них и потому особенно дорогим.
Кроме того, со спатифиллумом было легко. Его не смущало, что у Какаши наличествуют проблемы с общением.
Про эти проблемы он узнал от бабушки, маминой мамы. Бабушка приезжала к ним в гости два-три раза в год, привозила игрушки, с которыми он не знал, что делать, гладила по голове и приговаривала: «Бедный мальчик!»
Она хотела, чтобы Какаши гулял с ней и показывал достопримечательности. Он каждый раз с надеждой косился на отца, но отец всегда только сухо кивал: иди, мол. И Какаши пропускал тренировку и целый день таскался по деревне с бабушкой. Она тяжело переваливалась при ходьбе, хрипела и опиралась на дурацкий розовый зонт.
Какаши ненавидел его за розовость и дурацкость.
Вечером он отправлялся спать, а отец и бабушка еще долго сидели на кухне.
«У него колоссальные проблемы с общением, - сказала бабушка однажды во время этих посиделок. Какаши вовсе не хотел подслушивать, но она всегда говорила так громко, что не подслушать было невозможно. - Он ни с кем не дружит. Не играет с другими детьми. Когда его спрашиваешь, как дела, он говорит «спасибо», и все! Ты собираешься что-нибудь делать с этим или нет? Мальчика должен посмотреть специалист!»
Отец в ответ молчал. Он никогда не отвечал на бабушкины упреки.
Так вот у спатифиллума с общением все обстояло еще хуже, чем у Какаши: он вообще не умел говорить. Это утешало.
Какаши одновременно услышал щелчок замка и почувствовал присутствие знакомой чакры: отец вернулся наконец из штаба.
Мальчик спрыгнул с подоконника, пронесся по коридору, громко стуча босыми пятками и поднимая ветер, и выскочил в прихожую. Отец у двери наклонился, расстегивая обувь. Какаши подождал, пока он разогнется, примерился и прыгнул ему на грудь.
- Ох! - сказал отец и слегка покачнулся.
- Привет! Будешь есть? - выпалил Какаши, прижимаясь щекой к колючей отцовской щеке и вдыхая самый лучший на свете запах – одеколона, кожи, железа, табака и еще чего-то очень хорошего.
Отец обнял его, затем взял за бока, оторвал от себя, подержал немного на отлете, разглядывая, и поставил на пол. Лицо у него было усталое и желтое, с морщинами и с синевой под глазами. Всю эту неделю отец восстанавливался после последней миссии, но дома не сидел, каждый день уходил в штаб и возвращался довольно поздно. Какаши догадывался, что у него какие-то неприятности в работе, хотя он ничего не рассказывал – видимо, уровень секретности был слишком высок.
- Нет, - сказал отец и после паузы добавил: - Хочу с тобой поговорить кое о чем. Пойдем на кухню.
Какаши мгновенно помрачнел. Значит, отец все-таки узнал! Узнал о неприятном инциденте, случившемся два дня назад на задворках Академии. Об инциденте, из которого Какаши вышел победителем, а генин Янаки Коджи – обладателем шикарно расквашенного носа.
Жаль. Интересно, это Янаки проболтался или нашлись еще свидетели?
Какаши решил раньше времени не показывать, что все понял. Мало ли? Может, еще пронесет.
На кухне он взгромоздился на табурет, а отец остановился в дверях и скрестил руки на груди. Вид у него был совсем не гневный, и ругаться он, похоже, не собирался. Некоторое время он молча разглядывал сына, а тот все больше проникался мыслью, что драка позади Академии совсем ни при чем, и разговаривать они будут о чем-то более важном.
Наконец отец заговорил:
- Я провалил последнюю миссию.
Какаши едва не свалился с табурета от удивления. Он об этом не знал. Он ни разу не слышал, чтобы отец когда-либо провалил миссию. Но миссии бывают разные, случается, даже самых лучших ниндзя постигает неудача, верно ведь?
Отец взялся рукой за притолоку, словно ему было тяжело стоять, и перевел взгляд с сына на стоящий на окне спатифиллум.
- Я провалил миссию, - повторил он, обращаясь к цветочному горшку, - потому что по собственному желанию оставил ее. Мой напарник мог умереть, и я пожертвовал миссией, чтобы спасти его. Надеялся, что все обойдется, - он помолчал. - Но не обошлось. По моей вине погибли люди. Я стал предателем, Какаши.
Какаши вцепился в табурет так, что стало больно под ногтями. Он слышал слова, но не мог понять их смысл. Отец – предатель? Его отец? Самый лучший в деревне ниндзя?
- На мне лежит позор, - продолжал отец, все так же не спуская глаз со спатифиллума. - Я виноват перед деревней и должен искупить вину, хоть как-то. Подойди.
Какаши слез с табурета и подошел. Ноги у него внезапно начали заплетаться, тело охватила слабость, как бывает иногда в страшном сне.
Отец присел на корточки и крепко обнял его, прижал к груди, так что он снова вдохнул лучший из запахов. Затем отпустил.
- Сейчас я хочу, - теперь он смотрел сыну в глаза, - чтобы ты пошел к Джирайе. Скажи, что я прошу его срочно прийти сюда. Иди. И... прости меня, пожалуйста.
Не глядя больше на Какаши, он поднялся и вышел в коридор. Какаши остался на пороге, пытаясь хоть как-то осознать происходящее. Оно было слишком страшным, слишком неправильным, чтобы поддаться его разуму.
Щелкнул замок на двери отцовской комнаты. Никогда на памяти Какаши отец не запирал дверь.
Этот звук словно вытолкнул мальчика из ступора. Он бросился к двери и ударил в нее плечом. Дверь, естественно, устояла под весом семилетнего мальчика, а плечо заболело.
- Папа! - крикнул Какаши и ударил снова, на этот раз использовав чакру.
Он услышал, как с той стороны хрустнул выбитый с мясом замок. Дверь дрогнула, но устояла – отец запечатал ее изнутри своей чакрой.
Какаши снова ударил. И снова. И снова. Если нельзя вышибить дверь, может быть, получится разнести ее на куски?
- Я люблю тебя, - раздалось с той стороны. - Прости.
Потом послышался стук, словно что-то тяжелое упало на пол, и дверь начала открываться – больше ничья чакра ее не удерживала.
Какаши стиснул зубы и кулаки и пролез внутрь. Дверь приоткрылась совсем нешироко – мешала отцовская нога, но получившейся щели ему хватило.
Он раньше уже видел трупы. И знал, что когда-нибудь отец умрет. На миссии, в госпитале, может быть – кто знает? - в кресле Хокаге... Какаши никогда не думал, что отец умрет дома, вскрыв грудную клетку собственным танто.
«Наверное, я должен заплакать» - подумал он, но слез не было. Должно быть, виновата его эмоциональная глухота.
«Он же эмоционально совершенно глух! - сказала однажды бабушка, сидя на кухне. - Как бревно, если не хуже. Сакумо, ты думаешь об этом? Это же ненормально. Или ты хочешь, чтоб мальчик вырос таким же отмороженным выродком?»
Иногда Какаши очень хотелось, чтобы отец ответил бабушке, поставил ее на место, объяснил, что она никто в этом доме и не смеет кричать. Но отец всегда только молчал.
Воздух в комнате пропитался смертью. Здесь больше не пахло отцом, остался лишь один запах: густой, сладковатый, с оттенком железа. От него тошнило, и Какаши не сразу сообразил, что можно открыть окно.
Под окном была чахлая полоска травы, потом забор, а за забором улица. По улице шли мужчина и женщина в штатском. Где-то вдалеке лаяла собака.
Как будто ничего не случилось.
Какаши немного полежал грудью на подоконнике, вдыхая свежий воздух. Он что-то должен был сделать, кажется... Что-то важное, отец велел...
Да! Он должен был пойти к Джирайе. Попросить его прийти сюда. Точно.
Он вышел из комнаты и закрыл за собой дверь – она тут же снова приоткрылась, так как собачка замка была выворочена. Прежде, чем выйти из дома, он заглянул на кухню, проверил, что газ завернут. Погасил свет в коридоре. На крыльце замешкался: с одной стороны, дверь следовало запереть, но, с другой, казалось диким запирать отца внутри. Подумав, Какаши решился на компромисс – оставил дверь незапертой, но запер калитку. Поверх калитки дом выглядел мирным и пустым.
А потом он пошел к Джирайе.
Заходящее солнце пририсовало длинные тени деревьям и фонарям, и Какаши шагал, стараясь не наступить на тень. Он ни о чем не думал и ничего не ощущал. Из книг и лекций он знал о шоковом состоянии – и, видимо, сейчас как раз его переживал. В Академии объясняли, как вывести себя из шокового состояния, но Какаши не воспользовался этими рекомендациями: с шоком было гораздо уютнее, чем без него.
Он шел довольно долго и был бы рад идти еще дольше, но в Конохе особенно не разгуляешься. Поднявшись на крыльцо, он подпрыгнул и позвонил в дверь.
Раздались шаги, дверь распахнулась. Легендарный саннин воззрился на него сверху вниз и сказал:
- Привет!
В его голосе была тревога.
- Отец покончил с собой, - бухнул Какаши из спасительных глубин шокового состояния.
- Так, - Джирайя взял его за плечо и аккуратно переместил в дом. - Так, - сказал он еще раз и положил руку Какаши на лоб. - Ты как, парень?
- Нормально, - ответил Какаши. Только сейчас, ощутив горячую ладонь на лбу, он понял, что его колотит так, что стучат зубы.
Подталкивая в спину, Джирайя сопроводил его в маленькую комнату, в которой из мебели были только книжный шкаф и диван. Достал из кармана бутылочку и протянул Какаши.
Какаши понюхал – пахло алкоголем - и сделал большой глоток. Питье обожгло горло и желудок, раздулось внутри горячим комом. Он испугался, что его сейчас вырвет, и зашарил глазами по сторонам в поисках туалета. Но через пару секунд тошнота исчезла. Вместе с ней исчезла и дрожь.
- Ложись, - Джирайя сунул ему в руки покрывало, - и спи. Никуда не уходи. Дверь никому не отпирай. Я скоро вернусь.
- Там калитка заперта, - сказал Какаши ему в спину.
- Учту, - донеслось из прихожей. Ну да, что великому саннину какая-то калитка?
Щелкнул дверной замок. Где-то рядом громко тикали часы.
Какаши лег на диван и натянул покрывало до носа. «Я ни за что не смогу уснуть!» - подумал он и заснул.

Когда он проснулся, в комнате царил размытый предрассветный сумрак. Кроме Какаши в доме находились еще двое: один – Джирайя, а чакру второго он не узнал.
- А что будет с мальчиком? - донесся откуда-то незнакомый голос.
Какаши поднялся и, нарочито топая, отправился на звук.
Джирайя и его гость сидели на кухне. Какаши сощурился, ослепленный теплым светом лампы под абажуром.
- А вот и он, - сказал Джирайя.
- Привет! - улыбнулся его собеседник. - Я - Намиказе Минато. Ты, должно быть, меня не помнишь. А я был у вас в гостях в прошлом году.
- Здравствуйте, - ответил вежливый Какаши. - Я помню.
К стене возле табурета Джирайи был прислонен некий продолговатый сверток. Взгляд Какаши притягивало к нему словно магнитом.
- Ты знаешь, - сказал Минато и кинул быстрый взгляд на Джирайю, - мы тут подумали и решили, что тебе пока лучше будет пожить у меня. Правда, - он снова улыбнулся, - есть одна проблема: я плохо готовлю. Но ты ведь человек бывалый, уже ходил на миссии и можешь, я думаю, слопать любую гадость.
Только этого не хватало. Он не собирался жить в чужом дому. У него же есть свой! И потом...
- Я не могу, - ответил Какаши. - У меня спатифиллум. Его нужно поливать каждый день, а то начнутся необратимые изменения в корнях. Я лучше дома поживу.
Про необратимые изменения он узнал не от бабушки, а от отца. Однажды у них случился разговор об ответственности.
«Вот тебе, скажем, лень полить цветок, и ты думаешь: да ладно, один день постоит не политый, - сказал отец. - А у него тем временем начинаются необратимые изменения в корнях, и ты даже не узнаешь об этом, пока он не завянет неделю спустя.»
Призрак этих роковых изменений с тех пор витал над Какаши днем и ночью.
Но на его собеседников, однако, аргумент не произвел сильного впечатления. Минато тихонько фыркнул, и в лице Джирайи тоже что-то дрогнуло. Какаши насупился. Ничего не понимают в декоративном садоводстве, а еще смеются!
- Если все так серьезно, - сказал Минато проникновенно, - то спатифиллум тоже может пожить у меня. Будет трудно, конечно, но, думаю, мы справимся.
Взгляд Какаши все время возвращался к предмету возле стула Джирайи. Саннин поймал его взгляд.
- Ах да, - сказал он, взял сверток в руки и развернул тряпку. - Вот что. Ты ведь теперь глава рода, верно? А эта вещь передается у вас от отца к старшему сыну. Помню, Сакумо мне рассказывал, как он сам... Мда. Так что теперь он твой.
Какаши догадался, что в свертке, в тот самый момент, как заметил его. Но, однако, увиденное его потрясло. Он был почему-то уверен, что танто по-прежнему будет покрыт отцовской кровью, со смазанными красными отпечатками на рукояти.
- Спасибо, - сказал он, но не сделал ни одного движения, чтобы взять нож.
Джирайя кивнул. В кухне повисла тишина. Какаши показалось, что взрослые ждут от него какого-то вопроса.
Ему действительно хотелось спросить их. Почему отец так с ним поступил? Как он будет жить дальше?
Но эти вопросы были по-детски жалкими, и Какаши сам мог с легкостью на них ответить.
Поступил так, потому не мог поступить иначе.
Как-нибудь выживет, иных вариантов все равно нет.
Поэтому он задал другой вопрос, на который тоже знал ответ, но не хотел произносить его сам:
- Отец действительно был предателем?
Джирайя и Минато снова быстро переглянулись.
- Пока точно сказать нельзя, - ответил Джирайя. - Сейчас проводится расследование.
- Ясно, - сказал Какаши, и снова наступила неприятная тишина.
Что-то в лицах взрослых подсказало Какаши, что еще немного, и они начнут его жалеть. Этого допускать было нельзя. Он ненавидел, когда его жалели, терялся и чувствовал себя по-идиотски. Поэтому он извинился, вышел в туалет, хотя ему не хотелось, и сидел там сколько позволяли приличия.
На двери туалета был календарь, а на календаре – голая женщина. Какаши вдумчиво ее рассматривал.
Потом он долго, с тщательностью медика мыл руки. Потом глянул в зеркало.
Из зеркала на него смотрел отец.
«Он все взял от тебя, - сказала однажды бабушка, и в ее голосе слышалось отчаяние. - Все – от тебя, чтоб ты провалился, точная твоя копия. А от нее – ничего!»
На следующее утро после тех слов Какаши с особым интересом разглядывал отца, так что тот даже поинтересовался, не забыл ли он надеть брюки. Потом столь же напряженно Какаши разглядывал зеркало. Определенное сходство действительно было: два глаза, нос, рот и серые волосы – но в основном он видел различия. У отца был твердый подбородок, прищуренные, словно он всегда высматривал добычу, глаза, резко очерченные скулы и впалые щеки. У Какаши ничего такого, увы, не было.
Тогда он решил, что бабушка опять несет какую-то чушь. Сейчас он понял, как она была права.
Он смотрел в зеркало и видел отца. Своего отца, Хатаке Сакумо. Лучшего ниндзя в Конохе. Предателя.
Какаши двумя руками взялся за воротник водолазки и натянул его до самых глаз.
Стало немножко легче.