-Привязанность есть зло. Она делает тебя уязвимым, - говорит отец Максим.
-Чтобы очистить себя и подняться на высший уровень восприятия, необходимо избавиться ото всех привязанностей, - говорит он.
Я все понимаю. Я отлично понимаю все что он говорит и полностью с ним согласен. Но так трудно взять себя в руки и отбросить сомнения, когда перед тобой на столе лежит твоя девушка. Та, кого ты любишь всем сердцем.
-Только отбросив все, что связывает тебя с этим миром ты сможешь войти в Царствие Небесное, - говорит отец Максим и протягивает мне нож.
Он очень большой. И очень острый. Такими ножами мясники в магазинах рубят туши. И мне сейчас тоже предстоит кое-что зарубить.

Я не могу.
Это обязательная процедура, я знаю. Все послушники проходят через это. Каждому приходится убирать из своей жизни все самое дорогое.
Ибо привязанность есть грех.
Ибо не войдет в Царствие Небесное тот, чья связь с этой землей так велика. Человек должен всего себя отдавать служению Господу. Всего себя, без остатка.
Я смог убрать телевизор. Я убрал Интернет, газеты, радио. Я отказался от своей любимой еды и от любимой одежды. Но я все равно оказался недостаточно чист, чтобы быть принятым в ряды истиных служителей господних. И сейчас я должен оборвать последнюю нить, связывающую меня с этим грешным миром. А затем я войду в ряды послушников, и всю свою жизнь посвящу служению Господу. Чтобы после того как жизнь моя на этой земле оборвется, я мог попасть в Истиный Рай.
Да.
Отец Максим не торопит меня. Он понимает, как тяжело мне решиться. Он сам проходил все это, и знает. Да и куда торопиться? Впереди – вечность.
Я смотрю на нее. У нее на лице дикое, затравленное выражение. Она лежит на столе, и ее волосы разметались по нему. Она связана.
Она не кричит. Не зовет на помощь. Она знает, что здесь ей некому помочь.
Она боится. Она очень сильно боится. Незнакомые люди привезли ее в незнакомое место, связали, бросили на стол, как барашка на алтарь.
Кем она, собственно, и является.
Жертва. Жертва во имя чистоты духовной.
Волосы прилипли к ее мокрому от слез лицу.
А я смотрю.
Я вспоминаю.
Она ведь была для меня всем. Действительно, всем. Я все бы сделал, если бы она попросила. Я просто не знал как жить без нее.
Я вспоминаю.
Вспоминаю все наши поцелуи. Как провожал ее до дома. Часто, почти каждый вечер. Наш первый секс.
Она была девственницей. Я, кстати тоже. Но это неважно. Она принесла в жертву нашей любви самое дорогое, что у нее было.
А сейчас я должен принести в жертву ее.
Я очень любил ее. Я и сейчас ее люблю. Но сейчас на первый план вышел Господь. Все остальное вторично. Все остальное не имеет значения.
Но, видимо, не настолько не имеет.
Привязанность есть слабость. Это так. Я ведь привязан к ней. Да что там, если бы кто-нибудь приставил этот самый нож ей к горлу, я бы сделал все что угодно. Лишь бы освободить ее. Все, что мне скажут. Это ли не есть привязанность? Это ли не есть слабость?
О, да. Я очень любил ее. Но любила ли она меня?
Я вспоминаю все те дни, когда она отказывала мне в каких-нибудь мелочах. Нет, я не могу. Нет, у меня дома проблемы. Нет, прости, у меня дела. Не, нет, нет.
Она никогда не говорила открыто, что не любит меня.
Но и не выражала этой самой любви. Кем я был для нее? Игрушкой? Другом? Любовником? Я не знаю, кем, но, боюсь, не возлюбленным. И даже эта символическая жертва, невинность – была ли эта потеря для нее настолько велика, как представлял я? Действительно ли она дорожила ей настолько, чтобы отдать только самому дорогому человеку? Я не знаю.
Да плевать. Я люблю ее, и это сейчас главное. А остальное не имеет значения.
Я снова смотрю на нее. Она смотрит на меня. В ее глазах такая надежда, что я не могу смотреть в них. И во мне почему-то поднимается злость.
Зачем, зачем ты так умоляешь меня взглядом освободить тебя? Как будто от этого что-то изменится. Ты просто используешь меня, чтобы спасти свою шкуру, как использовала и десятки раз до этого, когда тебе было нужно. Как будто от этого ты станешь любить меня сильнее. Я для тебя всего лишь способ выбраться из этой ситуации. И ты играешь на моих чувствах, чтобы в очередной раз извлечь из этого выгоду.
Хватит строить из себя невинного ягненка, а меня убеждать что я благородный рыцарь, который должен спасти тебя. Это не так! И ты не станешь любить меня долго и счастливо. Ты просто в очередной раз используешь меня.
Но какая, к черту, разница?
Злоба проходит так же неожиданно, как и появляется. В груди только пустота. Ноги как ватные. Нож в руках кажется неимоверно тяжелым.
Я смотрю на отца Максима. Наверное, если бы он сейчас поторопил меня, сказал что-нибудь о привязанностях, дарующих слабость, я бы просто послал его и вышел бы из комнаты.
Но он ничего не говорит. Он знает, как тяжело решиться.
А я вновь вспоминаю, как хорошо мне было просто находиться с тобой рядом. Просто сидеть, держа тебя за руку. Целовать твои губы. Обнимать тебя, чувствуя в груди невыразимое, щекочущее чувство и испытывая беспричинную радость.
Привязанность есть зло. Я знаю это как никто другой. Чем сильнее ты привязан, тем уязвимее ты становишься. Тем больнее выдирать потом из себя с кровью и мясом вросшие воспоминания.
У меня нет выхода. Ей все равно не выйти отсюда живой. Если это не сделаю я, то ее зарежет кто-нибудь из послушников. Или отец Максим. Ей будет даже лучше, если это сделаю я.
Вечные отмазки слабаков. Вечные, но не становящиеся от этого менее действенными. Если говорить их уверенно. Если верить в них всей душой.
Ты пустила свои корни в меня слишком глубоко. Мне будет очень тяжело выкорчевать их все, без остатка.
Я подхожу к тебе. По твоим щекам беззвучно бегут слезы. Ты смотришь на меня, все еще веря, что все будет хорошо, что я все исправлю, что все будет как всегда, когда я брался исправлять твои ошибки.
Я кладу руку тебе на лоб. Нежно. Я ведь все-таки люблю тебя, несмотря ни на что. Я завожу нож тебе под подбородок и мягко провожу им. Слева направо. Он очень острый. Очень...
По твоей шее течет темно-красная кровь. Ее много, но она течет так завораживающе-медленно. Ты смотришь на меня. В твоих глазах все еще стоит надежда. Надежда на то, что все обойдется.
-Прости, - шепчу я. Крови уже слишком много. Она залила стол и теперь крупными тягучими каплями падает на пол. Мои руки перемазаны в ней. Ты смотришь на меня. Я надеюсь, тебе не больно.
Нож выпадает у меня из руки. Он уже не нужен. Он сделал свое дело. Он обрезал последнюю нить, связывающую меня с этим миром. Теперь я могу стать послушником.
Но сейчас мне на все это глубоко плевать.
Твои глаза стеклянеют. Ты, наверное, уже не видишь моего лица, наверное, оно уже уплыло от тебя куда-то прочь. Но я не ухожу. Я буду с тобой до конца. Это то немногое, что я еще могу для тебя сделать. Прежде чем забыть навсегда.
А я даже не чувствую горячих слез, катящихся у меня по щекам.
-Все кончено, брат. Теперь ты можешь стать одним из нас, - говорит отец Максим. Слова доносятся откуда-то издалека. Смысл улавливается с трудом. Зачем мне это? Сейчас все потеряло смысл. Мне еще долго предстоит выдергивать из себя глубокие корни этой злосчастной привязанности.
Потом. А сейчас я просто выхожу из комнаты. Оставляя позади тело моей любимой, которой я собственноручно перерезал горло, своего отца-настоятеля и большой мясницкий нож, одним краем лежащий в луже уже начинающей сворачиваться крови...

Вернувшись к себе, я первым делом иду в ванную. Затыкаю пробкой слив и максимально откручиваю кран горячей воды. Напор сильный и ванна набирается быстро.
А я тем временем роюсь в шкафчике над раковиной. Я бреюсь одноразовыми станками, бритвы со сменными лезвиями у меня нет. Бритвы нет, но пачка лезвий лежала где-то тут. Просто для хозяйственных нужд.
Я раздеваюсь и залезаю в ванну. Натягиваю на голову прозрачный полиэтиленовый пакет. Беру лезвие. И сильно нажимая, провожу острой кромкой по левому запястью. Точно также, как сделал сегодня с ней.
Боли проактически нет. Вода вокруг руки сразу окрашивается в розоватый цвет. Пальцы на ней немеют.
Над первым я делаю второй надрез. Затем третий. Четвертый. Через запотевший пакет я вижу стремительно розовеющую воду и вылезшие из ран белые перерезанные сухожилия. Рука уже не шевелится. Лезвие выпадает из пальцев и кувыркаясь идет на дно.
Иногда наши привязанности прорастают слишком глубоко. Иногда легче оставить все как есть, чем пытаться выкорчевать их...