РАССКАЗЫ из сборника "МОЗАИКА ИЗ ПРОШЛОГО"
Журнал "Нева" 1999 г.

П Р О Д О Л Ж Е Н И Е.

ЕЩЁ ТРАГЕДИЯ БЛОКАДЫ.


Когда Толстой говорит, что несчастливы люди бывают по-разному, то имеет в виду несчастливо сложившиеся семейные жизни людей.
Но, Боже мой, как по-разному были несчастливы люди блокадного Ленинграда! Единственно, что было у них общее - это чувство голода. Правда, разное по интенсивности, разное по восприятию: одни умели ненадолго отвлечься, другие - ни на минуту. Разнилась и реакция организма - одни худели до неузнаваемости, другие распухали (уже грозный симптом). Но не об индивидуальности я говорю, а о разницах судеб людей при, в общем, равных условиях.
Вспоминается случай, особенно трагичный, раскинувший близких людей, что скажете, было в те страшные дни правилом, но как! По какому капризу сложившихся обстоятельств!

Мать и дочь, тесно спаянные, пожилая вдова и молодая вдова, муж которой уже стал жертвой блокадного голода, - ютятся в единственной отапливаемой «буржуйкой» комнате еще недавно такой уютной просторной квартиры, всегда, бывало, заселенной старшими родственниками или знакомыми, нуждающимися в помощи хозяина, маститого инженера - судостроителя, без которого не обходился ни один спуск корабля с верфи Балтийского завода. Там, на заводе, и разорвалось его сердце. Но это раньше. А теперь благодарный завод вспомнил о его вдове и дочери - предложил эвакуироваться. Уже третья очередь - везти совершенно обессиленных.
Захожу со своим горем, но умолкаю, застав этих женщин в разоренной их же руками квартире: книги грудой на полу, шкаф сожжен, пила, вдруг соскользнувшая с музыкальным звоном на пол об этом напомнила. Все вздрогнули. «Надо бы снести дворнику», - замечает старшая. И ко мне: «Уезжаем, завод устроил, спасибо ему. Надо ведь, правда?» - ищет поддержки. Стараюсь придать голосу уверенность: «Конечно!» Открытые чемоданы упаковываются в спешке вещами, на мой взгляд, не всегда необходимыми, но сердцу дорогими. Иногда протест младшей: «Мама, ну зачем это берешь, тяжело ведь будет. И чемодан третий не надо, лучше рюкзак. Я, видя растерянность: «Помочь?» - «Да нет, мы сами уж». Вопрос пустой, только чтоб выразить сочувствие. Разве тут поможешь! Да и силенки-то ... Посидев нелепо без дела на краю заваленного кресла, горячо обнимаю их, ухожу со своим не облегченным вылившимся словами горем. До того ли им!
И уже спустившись с 4-го этажа, на лестнице с укором говорю себе: «Надо бы хоть пилу дворнику отнести». Минута колебания ... и нe вернулась, обратившись к своим тяжелым мыслям. Только подумала: «Увижу ли их еще?»

... И увидела. Через 4 года и только младшую. Тоже в Ленинграде, но в другом доме, у ее тетушки. «Мама умерла», - встретила меня, уткнувшись в плечо, удерживая слезы: -« Потом расскажу».
Прошло много времени, когда мы нашли силы в себе рассказать друг
другу о гибели наших матерей. Она первая.

Ее сумбурный, судорожный рассказ облекаю в не менее сумбурное повествование из-за ею опущенных или забытых, то ею, то мной деталей. Вопросами ее взволнованную речь перебивать не смела. Многое осталось неясным. Возвращения к этим событиям в дальнейшем у нас не было.
Итак, едут ... Нигде не убранный, уже полу-талый снег на улице выручает наших путниц, тащащих детские санки с вещами, одна впереди, другая - палкой сзади толкая. Дотащились до завода, где уже ожидал фургон для эвакуируемых. Людей - в основном, женщин и детей казалось, больше, чем может вместить машина. Сутолока с проверкой документов по списку; окрик шофера, требующего ограничения вещей, многие вынуждены оставить поклажу провожающим, а то и бросить тут же на дворе. Наконец приказ: «Отваливай!» (по-моряцки). Едут ... На вокзале толкотня еще больше, ждут посадки. Здесь просто разбивают людей по учреждениям и по счету. Называя номер вагона, посылают на посадку. Милиционер выстраивает очередь, здесь протесты лишние: «Прекратить разговоры!» Окрик действует. Молча входят в вагон (конечно, теплушка товарная), молча занимают места. Але (так звали младшую) удалось занять одно место на нарах, спать по очереди, внизу сидеть на чемоданах. Так постепенно все интуитивно утряслось. Первая очередь спать, конечно, Але, - основная нагрузка была на ней. Моментально погружается в тревожный сон, сквозь который слышит плач детей, разговоры: «Двери не велено закрывать, значит, не скоро поедем ... Эй, мужчины, наладили бы "буржуйку" ... Пока отрыто, сходить бы куда, а где туалет? Не знаете?» ¬«Вот еще туалет тебе, спустилась с перрона ... там кусты. Давай быстро!» «Боязно, вдруг уйдет». - «Да говорят, только через час ... » - «А ты знаешь! .. » - «Пошли». Прыгают, кто посмелей, и у кого голодный понос. И Аля сквозь сон: «Мама, спустилась бы "на дорожку"», - и погружается в окончательный сон, единственно целебное занятие. " Сколько длится сон, никто не знает, но проснувшись, поняла, что едут. В вагоне полумрак, прохладно, надо чем-нибудь укрыться. " или уступить место матери. Приподнявшись: «Мама!» ... Ответа нет ... Видно, тоже задремала. Осторожно спускается - на чемоданах матери нет ... и вдруг все поняла, и уже отчаянный крик: «Мама!!» -- «Да тише вы!» И чей-то трезвый голос:
«Не успела, видно, ваша мама» Страшная тишина, нет, темнота в глазах ... и только неумолимый стук колес. .

А что же с несчастной матерью? Никто никогда не узнает точно, потому что с ней произошло самое страшное - она потеряла рассудок ... и вот бродит обезумевшая, по городу, ставшему вдруг ей чужим, неузнаваемым, бродит вечер, ночь ... так бродил несчастный Евгений ...
Но вернемся опять к тоже обезумевшей, но не потерявшей рассудок дочери. После безудержного, отчаянного плача в подушку - «Что же делать?» - раздумья, терзания - «Сама послала», понимание того, что мать не может не погибнуть - карточка-то у нее, у Али, и все документы, но главное к-а-р-т-о-ч-к-а! Значит, голодная смерть! И вдруг - ясное, единственно возможное решение - возвращаться!
Да, она осуществила этот самоотверженный прыжок ... Где она сошла, куда дела часть вещей, чтоб разгрузиться - не знаю ... Вернулась ...

Первый поход , - конечно домой, в запечатанную, по-страшному пустую, хоть полную вещей квартиру, вернее, сначала к дворнику. Все ахнули, когда она вошла. Выслушав ее рассказ, дворничиха вспомнила, что сынишка вчера заявил, будто видел ее маму, выходящую из подворотни:
- А я ему говорю - путаешь, не она,- они эвакуированы, она бы зашла, знает ведь, что ключи у нас ... а видно, она... или путает он ...
Аля почему-то поверила мальчику, обрадовалась - жива! - но одновременно неприятно поразило: «Почему не зашла? .. »
Оставив вещи у дворника, пошла искать по знакомым.
Подробно не знаю, как заходила к одним, к другим, к третьим ... и нашла. У самых неожиданных, даже малознакомых, но приютивших несчастную. Открыв дверь: «Аля! Боже мой, какое счастье!. А мы как раз говорим, что с ней делать? - и тихо: - Не в себе ведь она. Отказывается от еды» ...

Не спрашивала я, как они встретились, узнала ли ее мать... Даже не знаю, где жили последние два дня жизни больной ... «Она скончалась тихо ... » - завершила свой рассказ Аля.
Похоронив, вернее, отвезя запеленатую покойную на указанный дворником пункт, Аля уехала к тетке по эвакоудостоверению, вновь выписанному все тем же заводом.