РАССКАЗЫ из сборника "МОЗАИКА ИЗ ПРОШЛОГО"
Журнал "Нева" 1999 г.

ПРОВИНЦИЯ ГЛАЗАМИ МАЛОЛЕТНЕЙ.

П Р О Д О Л Ж Е Н И Е.

А рядом с «тканями» - самый страшный дом. Там живет Мазель, зубной врач. И каждую весну нас сюда ведут. В приемной, обычной комнате, даже уютной, сидим и легкомысленно не думаем, что нас ждет, отвлекаясь кукушкой, выскакивающей при бое часов - какая прелесть! Но вот открывается дверь, и с приветливой улыбкой, будто он сейчас будет угощать вареньем, а не совать тебе в рот свои толстые пальцы, на пороге появляется облаченный в белое Мазель. Мама тихонько берет за плечо и ... какое коварство! - дверь закрывается, и я наедине с врачом и с его блестящей машиной. Мама за дверью. Ну, хоть бы помогла сесть в это кресло, в которое не знаешь, как залезть! И вот начинается. Откровенно говоря, страх перед болью больше, чем сама боль. А этот вечно улыбающийся Мазель еще задает вопросы, напихав тебе полный рот ваты: «А что, Дедушка приезжал на праздники?» -и только пытаешься ответить: «Открыто, открыто!» Через минуту опять: «Бабушка поедет с вами на дачу?» (что за вопрос!) и опять м¬м-м-м через вату, и вновь: «Открыто, открыто!» И зачем спрашивал? То ли хотел отвлечь от неприятной процедуры, но ответов ведь не получал? В семье про него рассказывали, что он однажды вырвал у Дедушки здоровый зуб вместо больного рядышком. И на справедливое Дедушкино негодование ответил: «Не волнуйтесь, князь, я с вас за этот зуб ничего не возьму».
С каким облегчением (на целый год) выходили из дома врача и с преувеличенным жаром обсуждали, как мучительно сверлили бормашиной, которая, однако, не оставила равнодушным брата - долго дома жужжал, брызгая слюной и крутя ногой. Даже хотел полечить мишку, но я не дала.

Нет, уж Казанский переулок был положительно самой красивой улицей. Сколько больших домов каменных, «казенных», как называла их няня. А театр! Там наверху, в нем я буду выступать в прелестном детском спектакле «Среди цветов» в роли Светлячка, танцуя с Бабочкой - это уж позднее, а внизу - кинематограф, там подростком буду, затаив дыхание, смотреть немые фильмы: «Нибелунгов», «Орлеанскую деву», «Робин Гуда» и др.
А где же еще можно было погулять «по солнышку»? Ах, да - по набережной канала, отделявшего Остров. Пройдешь по Дедушкиному мосту (так было принято называть мост в нашей семье, его когда-то построил Бабушкин отец, тот, кто так похож на портрете на императора Александра II - тогда инженеры-путейцы носили форму с треуголкой, близкую верхней одежде императора), и ты на Острове. Сразу интересное для брата: справа ¬телефонная станция, где царствовала бессменно Уленька, разрешавшая брату посмотреть на замысловатое устройство шкалы, где вспыхивали разноцветные огоньки. «Алло, алло», - и рука выхватывает какие-то шнуры с наконечниками и втыкает куда-то. «Алло, алло», - а брат стоит завороженный и не смеет ничего спросить. Няня: «Только не мешай!»
Телефонов в городе было мало, и Уленька знала всех абонентов даже по именам. Помню, Бабушка крутит с оглушительным звоном ручку неуклюжего телефона и, услышав ответ, кричит: «Уленька, дайте, милая, Софью Николаевну» (ее подруга до последних дней жизни). И начинается разговор, довольно продолжительный, но нам не интересный.
А слева - пожарная часть с каланчой, где день и ночь кружил пожарный-караульный. А вдруг откроются ворота, и выедет пожарная вереница с трубачом на коне впереди и дымящей паровой машиной, сверкающей на солнце начищенным медным котлом! Вот бы повезло! (Нам, не тем же беднягам, у которых в доме пожар.)

На Острове - другой характер зданий: дома деревянные, утопающие в садах, уютно. Дивный сад был у доктора, нас лечившегося. Его жена, та, которая спорила с Бабушкой о политике (это попозднее), постоянно копошилась в саду, где иначе как в грязных перчатках с совком и в сапогах, облепленных навозом вперемешку с землей, мы ее не видели. Но цветы! Семена для посадки привозились из Голландии и Франции, где доктор, всегда выглядевший усталым, невыспавшимся, проводил с женой свой отпуск.
Были на Острове и общественные сады - Городской сад - там не гуляли: тенистый и можно было (Боже упаси!) увидеть влюбленные парочки и Сквер. Мальчики-друзья острили, что название восходит к слову «скверный». Правда. И почему городской голова, Иван Иванович Большаков, сам живший на Острове, не думал о благоустройстве наших садов? Его дом, солидный, с колоннами, привлекал внимание брата: вдруг откроются ворота и выедет его автомобиль с настоящим шофером в кожаных перчатках, а машина с гудком раструбом, к которому, чтобы гудеть, приделана, по-моему, детская клизма. ,
Однажды Дедушка доставил нам удовольствие, попросил градоначальника прокатить нас. И вот к гимназии, к полному восторгу брата, подкатывает машина, rеперь показавшаяся бы комичной. С нами захотели прокатиться две дочери-близняшки Большакова. Одна без умолку болтала, другая молчала, даже когда к ней обращались. Причина ее молчания выяснилась, когда на дорогу за городом выскочил заяц (дело было зимой) и сдуру очумело бросился бежать, не сворачивая, в свете фар (так светлее). Молчаливая вдруг закричала: «Жаяч, жаяч!» - бедняжка, оказывается, была косноязычной. Заяц ничем не рисковал: наша машина двигалась не так уж быстро. В тот раз время пути вдоль всей Екатерининской и дальше, за городом, до Казанского монастыря, пролетело для нас как один миг. А ведь потом, когда мы стали постарше, бывало, ходили туда и пешком: идешь, идешь, мочи нет, до чего устанешь.
А каково было тем, кто нес из монастыря на плечах икону в праздник Казанской Божией матери к нам в собор (так сказать, в гости). Тогда движение на Екатерининской останавливалось, то есть телеги крестьян, едущих на базар, извозчиков, колясок, экипажей наперечет - лишь предводителя дворянства, городского головы, жандарма, да еще зажиточного купца, владельца лесопильного завода.
Толпа выстраивается вдоль улицы, образуя посередине очередь. Ждут.
Все смотрят в сторону монастыря. И вот раздаются возгласы: «Несут, несут!» Толпа колышется, уплотняется, и нам, детям, уже видны хоругви, движущиеся по бокам главной группы, и, колыхаясь от несогласованного шага несущих на плечах носилки, появляется вечно скорбный лик Богоматери, торжественно надвигающийся на преклоненную толпу людей, которые теперь парами подходят под икону, убыстряя шаг, чтобы не задерживать отягощенных нелегкой ношей.
В соборе икону, помню, украшали, как богатую гостью, нарядно, но иногда аляповато. В это вмешался однажды староста собора и упросил Маму вышить по ее усмотрению пелену под икону. Мама выбрала синий бархат и по рисунку тети, искусно изобразившей белые лилии, вышила пелену гладью, подцветив лилии, как на рисунке. Теперь ничто, никакая мишура не могла испортить торжественно-трогательного вида иконы.

Церквей в городе было много. На Острове тоже своя, Петра и Павла, возле нее жили старушки Широбоковы, Бабушкины приятельницы, к которым няня нас иногда водила, заинтересованная в церковных разговорах, - обе были набожны. Сестры всплескивали от радушия руками и, ахая от умиления при виде нас, детей, вынимали из громадного старинного буфета коробку шоколада ассорти, всегда почему-то невскрытую, новую; нашему взору являлись сначала прелестные щипчики, которыми полагалось непременно пользоваться, а затем такое разнообразие шоколадных фигурок, что глаза разбегались: какую же взять, ведь няня позволит только две?!. Ну, уж обязательно бутылочку с белой сахарной верхушечкой, внутри ликер, а еще что? Обезьянка, гитара, корзиночка с цветами, курочка - да что говорить!
А для души всегда одно и тоже, никогда не надоедающее. На стене телефон как телефон, но вот младшая сестрица снимает трубку, и начинает звучать мелодичный вальсок, еще минута - раскрывается двустворчатый шкафчик и на вложенной подставке-подносе выезжают графин, а рядом две рюмки. В графине красное вино (эх бы, Дедушку сюда!). Вот музыка замолкает, и графинчик исчезает, створки ящичка закрываются, уж конечно, до нашего следующего прихода. Чудо! Благодарим, уходим, и нянино одобрение в адрес гостеприимных хозяек: «Не гордые, всегда поговорят». И тут же спохватится: «Ой, далеко ушли, скорей домой!» А мы всегда рады вернуться к прерванным играм, в которые брат привносил особый порядок, стройность и ритм, выраженные в самостоятельно выработанных правилах, схеме игры. Обожала это! Хотя для меня самой в игре была важна стихийность.