Часть первая

МАМА НАТАША

Неожиданные помощники

     Буря утихла. Уже не было страшных ударов в сте­ну. А к качке я даже стала привыкать. Она даже меня усыпляла. Утро следующего дня началось с того, что в дверь вошли с шумом оба моих друга. Громкий голос капитана говорил: «Ну, брат, не до куклы мне сейчас. Принеси-ка мне чего-нибудь поесть да горячего чая. Отдохну часок...» И тяжело повалился па койку, кото­рая заскрипела под тяжестью его грузного тела: «А с куклой уж делай, что найдёшь нужным, чтоб испра­вить урон. Это тебе несломанная мачта».

     Ах, вот что с таким грохотом рухнуло ночью, чуть не проломив потолок, — вспомнила я. — Это сломалась мачта корабля! И мне стало стыдно, что я плакала из-за испорченного наряда. Я решила терпеливо ждать: пусть починят мачту, тогда примутся и за меня.

     Но принялись за меня раньше. После завтрака и долгого пыхтения трубкой капитан захрапел. В дверь тихонько вошёл Шевченко, достал из чемодана короб­ку со мной и куда-то отправился, сам с собой, как все­гда, разговаривая: «С Санькой, Митяем и Лёшей пого­ворю, чего-нибудь придумаем». Пришли в комнату, где матросы живут. Называется «кубрик». Табачного дыма там было столько, что я в коробке чуть не задох­нулась. Но я решила всё терпеть.

     Когда открыли коробку, я увидела трёх матросов. «Ну, показывай, что у тебя за беда». Шевченко осто­рожно распаковал-меня, и матросы выпучили глаза: «Кукла... братцы, смотрите, вот потеха!!!» И все три головы чуть не столкнулись надо мной. «Гляди, гляди, да сработана-то как! И руки и ноги сгибаются. А пальчики-то какие малюсенькие, а как заправдашные! Глаза, вишь, закрывает. А ну, дай-ка!» И все шесть рук стали меня вертеть — мою бедную голову, руки, ноги.

     «Да тихонько вы, сломаете!» — испуганно закричал Шевченко и решительно выхватил меня из рук самою грубого — Саньки. «Да не бойся, не повредим, видим, штука тонкая, — обиделся Санька. — С часами управ­ляемся, не то что...»

     «А чего с ней делать надо?» — деловито спросил другой матрос. «Да вот сапожок совсем разорвался, парик приклеить (так он назвал мои волосы) да как-то причесать, — он застенчиво улыбнулся. — Юбка ото­рвалась, — зашить. Я бы сам, да пальцы у меня, вишь, какие...» — «Знаем, знаем», — отозвались двое.

     И тут я увидела, что у моего бедного Шевченко двух пальцев на правой руке нет. У матросов работа, девочки, трудная, особенно на парусном корабле. Надо по верёвочным лестницам лазать, паруса по­правлять. Вот и сорвался, упал и сломал пальцы. Это уж после один из матросов мне рассказал.

     «Справим всё, не беспокойся, и сапожок Митяй сошьёт. Не такую обувку штуковал. Справим», — ска­зал старший матрос. Шевченко снял с меня платье, са­пожки. Ленту, воротник сунул себе в карман: «Поста­райтесь, братцы, капитан табачку пришлёт», — и ушёл. А Санька, который на Шевченко обиделся, что тот не дал меня повертеть, сказал, когда дверь закрылась: «Ну и детина вымахал, а сам с куклой возится, сю-сю-сю-сю, неженка...» Матросы рассмеялись. А мне это не понрави­лось — ведь по доброте это Шевченко делает. Я этого Саньку не по­любила.

     Я осталась одна в неуютном кубрике с чужими матросами. Без платья коробка мне казалась такой хо­лодной, что я опять чуть не заплакала, но вспомнила Шевченкины пальцы... а ведь он не плачет.

                                               продолжение следует