Чудное исследование жизни тусовки начала 90-х годов. Отлично помню ее именно такой. И в общем-то не о Цое статья, а о времени том оголтелом...


Питер, Питер – город Витин

Ленинград — это город на болотах, а на болотах могут жить только птицы. Автор неизвестен.

1.
МНЕ говорили, что Питер — это кайф, что Питер — это романтично, что Питер — это город-дворец и прочее. Но лично я согласна только с Пушкиным, который однажды писал, что этот холодный и мрачный город совершенно непригоден для жизни.
Строгость, четкость линий — сплошная геометрия. А над этими квадратами, прямоугольниками зданий, над полукругами мостов и арок, над гранитом и водой — выгнутое на все это мокрое небо. Я, кажется, видела где-то дерево, затерянное и скрюченное... Город-фантом, А потом — обгорелые скелеты домов, похожие на декорации, внутри которых гуляет ветер. Подворотни. А в подворотнях — сомнительные личности и битые бутылки. На стене написано: «Кино».
Да, Цой не мог родиться где-нибудь вне этого.,.
Чуть-чуть романтично. Странные они, эти петербуржцы, — как они живут, не умирая от тоски и простуд?
Ленинград построен на болотах.
2.
Рубинштейна, 13. Подворотня, железная дверь с надписью «Рок-клуб» и небольшое помещение. Давно не мытая унылая девица продает значки. Два пьяных хмыря подрались, и один, падая, свалил сразу два стула. Еще 5—6 сидели по углам. Я купила значок «Кино» и вышла. На противоположной стене бросилось в глаза: «Отдайте нам Витю!» Вдруг меня остановила чувиха: «Ты фанатка?» — «Ну». — «Витя не умер, я знаю... Мой парень (тут она на миг приняла небрежное выражение) знает того человека, кто видел, как его окружили. Он в психушке. Кегебешники. Ты не верь. Он жив».
3.
Я бродила по городу, а передо мной шло какое-то белое упрямство.
Казанский. Тусовки, мак обещали московские хиппи, нет. Екатерииииский сквер. Тоже нет. Много замерзших художников, тщательно перерисовывавших Мон Лиз и барышень в кокошниках.
Плохо. Очень плохо. Добрела домой. Позвонила знакомым и попросила показать мне хоть одну тусовку.
Неужели добрых ленинградских хиппов и вовсе не осталось? Идем в переход у «Гостиного двора». Три девицы и два парня — только знакомятся. И еще один тусовщик сидит в выбитой витрине с гитарой — сам с собой тусуется. Едем в Ротонду. Подворотни, дети парадных — все как положено в городе Цоя. Входим. Винтовая железная лестница. Стены исписаны, но мата почти нет. Все больше стихи. Кто-то цитирует Мандельштама: «Жизнь — это дар, от которого никто не вправе отказываться». Кто-то чем-то «пыхает», а кто-то пытается надышаться. Я думаю о Цое, о Башлачеве, о городе. Читаю стены.
«Люди, любите друг друга, но только как братья!».
«Ленинград — это город на болотах, а на болотах могут жить только птицы».
Вот они какие — петербуржцы. А если птицы, то слишком певчие... Башлачев летел вниз. Цой — вперед...
4.
Да, гнилые нынче в Питере тусовки, а те, что есть, наполовину из москвичей. А ведь Питер всегда идет впереди. Так что ж, нас ожидает страшнейшая, угроза загнивания доброго русского хиппизма?
Но, видно, осталось еще кое-что из поколения тусовщиков и детей парадных, взрастившего Цоя и Башлачева. Убедил меня рассказ одного клевого мэна, одиноко тусовавшегося в углу скучного вечернего кафе. Он рассказал мне о весьма пассивном панке (пассивный он был потому, что не носил воинственного ирокезского гребня и ходил в засаленном черном пальто без пуговиц), который бродил с дохлым петухом на веревочке, прося у всех «керосинчику» или хотя бы лосьончику. И ему наливали, ибо он был весьма известен и уважаем. А еще он сказал моему знакомому, философски раскачивая вонючего петуха на веревке: «Да, было нас трое: Цой, Башлачев и Я...».
5.
Кладбище.
НА ЗАБОРЕ: «Витя — герой нашего времени», «Витя живее всех живых» и «Витя — луч света в темном царстве». «Цой я ниверю, вернись!»
«Витя спосибо». А под этой надписью — Цой, весьма неплохо нарисованный, с аккуратно очерченным нимбом. Да-с, вторая заповедь первой скрижали что гласит?
А он поет сразу три песни: «Пачку сигарет» на лавке, около могилы, «Звезду» и «Закрой за мной дверь» у палатки.
Палатка. Человек в стеганых штанах и бороде. Девица в телогрейке. «Люди, вы давно здесь? Откуда?» — Спустя некоторое время: «Давно. Оттуда».
6.
НА СЛЕДУЮЩИЙ день мне дали адрес «Камчатки». Ура, Блохина, 15.
Засыпанный углем двор. (Уголь, как я впоследствии узнала, нещадно таскается и развозится во все концы нашей огромной Родины, а там, на местах, красится лаком для ногтей. Лак изображает кровь Цоя, изнемогшего от трудов, в кочегарке, и раздаривается или становится предметом мощного бизнеса).
...Меня спасло то, что я не пала к ногам «начальника «Камчатки», человека, похожего при свете мерцающего огня на Грибоедова, замечательного барда и друга Вити Андрея Машнина. Фанатов сюда почти не пускают, а в этот раз на мое и еще двух фанаток счастье Андрей забыл запереть дверь. Мы идем в «покои» кочегаров, в диванную, названную так в честь кожаного дивана и с успехом выполняющую роль гостиной. На стене лампа, покрытая красной тряпицей с серпом и молотом.
— Андрей, кто был Цой?
Снисходительно - жалостливая улыбка:
— Кто? Обычный человек.
— Андрей, почему здесь собралось то, что собралось?
— В ту пору яро преследовали за тунеядство, а кроме того можно было что-то заработать — вот почему сюда приходили люди, не имеющие возможности заниматься своим делом, или те, у кого его не было.
Первым начальником был Толик Соколков, заступивший в 83-м году, с которого и начался камчатский андеграунд, существующий и поныне (до него здесь было царство алкоголиков). При нем же на «Камчатке» появляется Цой. Цой проработал в кочегарке два с половиной года и ушел в конце весны 88-го года, когда уже начал серьезно зарабатывать — сначала в «Поп-механику», к Курехину, а затем пристроился в кооператив, обеспечивающий ему все поездки.
Башлачев же работал в кочегарке в 87-м году (если можно зто считать работой, ибо появлялся он там не чаще раза в месяц).
— Он все ездил по стране, песни пел, водку пил. Денег ему почти не требовалось, потому что у него везде было много друзей, и они его кормили...
— Как это случилось? Я о гибели Башлачева.
— Их было трое. Они всю ночь веселились, пили чай. Башлачев был трезвый. Под утро те двое пошли спать, Саша приходил, будил их. Они сказали: «Отстань». Он очень далеко прыгнул. Да, с ним было давно ясно. Он уже несколько раз пытался. Мы не знали, чем помочь... Чувствовали свою вину, но не знали, чем помочь, а с Цоем другое дело — случайность... Он и раньше, когда у него не было машины, гонял на мотоцикле с бешеной скоростью... А Башлачев... на нем была печать.
Не на нем, а на крыле.
7.
...Я почему-то спросила у Андрея, были ли у Башлачева жена, дети — семья. Андрей ответил, что были, «как почти у всех нас», но что это никак не может повлиять на образ жизни и тем более удержать от самоубийства.
— У кого это — у нас?
— Я, Фирсов, Башлачев, Цой, Титя..,
— Титя? — переспросила я. — Что это?
— Титов. Панк пассивный. Он у нас золыциком был. Его потом сократили и оформили дворником. С высшим образованием, физмат окончил. Любит рассказывать всем, что, дескать, было нас трое музыкантов: «Я, Цой и Башлачев». С каким-то дохлым петухом недавно появился. Творческий тип...
В старое доброе время на «Камчатке» велись вахтенные журналы под названием «Время топить» с картинками и комментариями к ним (на мою просьбу показать хоть один, Андрей ответил: «Побережем твою нравственность»).
— Все журналы прошлых лет увезены во Францию, и последний — седьмой — был начат в начале лета, а в августе...
Мы заговорили о фанатстве. Андрей рассказал, что к нему приходят люди, говорящие, что Цой не погиб, говорящие, что кто-то знает фаната, ехавшего за Цоем на мотоцикле по дороге у Тукумса, и что он видел, как Витю окружили кегебешники, понятное дело, и что он в «психушке». И эти дикие вопли неверия на стенах: «Отдайте нам Витю!».
— Андрей, а как вы здесь, в «Камчатке», относитесь к тусовкам?
— Какие тусовки? Тусовки бывают разные. Горбачев с депутатами тоже тусуется. А эти ваши хиппарские и прочие тусовки...
— Безделье?
— Ну да. У нас вообще-то «тусовщик» — слово ругательное, — и тут «начальник» обрушился на несчастных тусовщиков. Кажется, это у него началось, когда кочегарка стала штурмоваться фанатами, завешиваться листочками с излияниями, и заметьте, с излияниями и адресами... И Арбатская Стена всегда смущала тем, что имя «Виктор» употреблялось чуть чаще, чем какие-нибудь Светы и Лены из Балашихи или еще откуда-нибудь... А когда спускаешься в кочегарку, то на противоположной стене создано нечто вроде стенгазеты, где под предлогом любви к Цою люди рассказывают о себе, пишут свои адреса, фамилии. Нечто вроде бюро знакомств. Цой вроде бы только предлог, чтобы сказать о себе...
...Дом стоит, свет горит,
Из окна видна даль,
Так откуда взялась печаль?
И вроде жив и здоров,
И вроде жить — не тужить,
Так откуда ж взялась печаль?..
Мария РЯХОВСКАЯ,

[466x698]