***
За окном бежали покосившиеся трущобы. Улицы были пустынны, стены домов обшарпанны. В сколах штукатурки, как в ранах, был виден переплет дранки. Кое-где на ступенях возле подъездов и домов сидели одинокие старики. Они курили, провожая нас глазами.
Вдоль дороги бесконечными рядами выстроились полуржавые развалюхи: старые бьюики, линкольны, кадиллаки. Земля была покрыта пылью, похожей на пудру. Слабые солнечные лучи, с трудом пробивающиеся сквозь облака и смог, наполнял пространство легкой желтизной. Женщины, стоящие на тротуаре подходили к притормозившим авто. Наклонялись, заглядывая внутрь. Улыбались…
Это пригород Браунсвилла – небольшого провинциального городка неподалеку от Киллброуда.
Я уезжал все дальше от тюрьмы. Впереди четыреста миль до Остина. Меньше суток пути, часы мыслей, наблюдения заката за окном и непременного курения. Брат довезет меня до автостанции, а оттуда я двинусь в сторону Нового Орлеана, а там и до Осалайо рукой подать. Дорога – вот место, где рутина будней отступает, оставляя место сознанию. Есть время для внутреннего диалога, для воспоминаний, для планов и маленькой грусти.
Сознание вдруг превратилось в дикую кошку. Оно прыгало, шипело, извивалось, цепляясь за последние кадры, пытаясь вернуть и начать сначала.
Вот утро, охранник ведет меня к старшему надзирателю, он говорит мне какие-то слова, подписывает бумаги. Потом КПП, опять бумаги, похлопывания по плечу, улыбки и равнодушные глаза охранников, гул открывающихся ворот, кусок улицы в просвете между их створками.
Мне безумно хотелось, чтобы минуты свободы текли гораздо медленнее, чем это было в реальности. Но время неслось с огромной скоростью. Оно уже завладело мной и оставалось лишь барахтаться, делая вид, что так и надо. И все барахтались, и все делали вид.