СТАРЫЙ ГОД
Сказка


В последний день своей жизни Старый Год — пред тем как возвратиться к Вечности — устраивает нечто вроде торжественной встречи своему преемнику: — он собирает пред свое лицо все человеческие Свойства и беседует с ними до двенадцати часов — до рокового момента своей смерти, до момента рождения Нового Года.
Вот и вчера было так же — вечером в гости к Старому Году стали собираться странные и неопределенные существа, — существа, чьи имена и формы известны нам, но чьи сущности и значения для нас мы еще не можем представить себе ясно.
Раньше всех пришло Лицемерие под руку со Смирением, за ним важно выступало Честолюбие, почтительно сопровождаемое Глупостью, а вслед за этой парой медленно шла величественная, но истощенная и, очевидно, больная фигура — это был Ум, и хотя в его глубоких и проницательных очах много сверкало гордости собой, но еще более было в них тоски о своем бессилии.
За ним шла Любовь —* полураздетая и очень грубая женщина, с глазами, в которых было много чувственности и ни искры мысли.
Роскошь, следуя за ней, предупреждающим шепотом говорила:
— О Любовь! Как ты одета! Фи, разве такой костюм соответствует твоей роли в жизни?
— Ба! — откликнулось- Суемудрие, — чего вы хотите от Любви, сударыня? Вы всегда были и всё еще остаетесь романтичкой, вот что-с скажу, По мне — чем проще, тем
яснее, тем лучше, и я очень довольно, что мне удалось сорвать с Любви покровы фантазии, в которые ее одевали мечтатели. Мы живем на земле, она тверда, и цвет ее грязен, а небеса так высоки, что никогда между ними и землей не будет ничего общего' Не так ли?
А сама Любовь молчала — язык ее давно уже почти нем, нет у нее прежних пылких слов, ее желания грубы, и кровь жидка и холодна.
Явилась также Вера — разбитое и колеблющееся существо. Она кинула взгляд непримиримой ненависти в сторону Ума и незаметно скрылась от его очей в толпе, пришедшей к Старому Году.
Потом за нею мелькнула, как искра, Надежда, мелькнула и скрылась куда-то.
Тогда явилась Мудрость. Она была одета в яркие и легкие ткани, украшенные массой фальшивых камней, И насколько ярок и блестящ был ее костюм, настолько сама она была темна и печальна.
И вот пришло Уныние, и все почтительно поклонились ему, потому что оно в чести у Времени.
Последней же пришла Правда, робкая и забитая, как всегда, больная и печальная, она, тихо и не замеченная никем, прошла в угол и одиноко села там.
Вышел Старый Год, посмотрел на своих гостей и усмехнулся усмешкой Мефисто.
— Здравствуйте и прощайте! — заговорил он. — Прощайте потому, что я умираю, как то предписано Судьбой. Я смертен, и я рад, что смертен, ибо, если б время жизни моей продолжилось хотя на день один, — не вынес бы я тоски бледной жизни моей. Так скучно жить всегда, имея дело только с вами! Искренно жалею вас — вы бессмертны. И за то еще жалею,»что в день рождения моего все вы были более сильны, свежи и цельны, чем сегодня, в день смерти моей. Да, я искренно жалею вас — все вы страшно истасканы людьми, обесцвечены ими, измельчены, и все вы так близки друг другу в общем вашем
уродстве. И это вы-то — человеческие Свойства? Вы — без сил, без цвета, без огня! Жалею вас и людей.
И Старый Год усмехнулся и потом снова, осмотрев своих гостей, спросил у Веры:
— Вера! Где сила твоя, двигавшая людей на подвиги и одухотворявшая жизнь?
— Это он ограбил меня! — глухо сказала Вера, показывая в сторону Ума.
— Это я ей обязан тем, что до сей поры люди все еще не уверены в моем могуществе. - В борьбе с ней я растратил лучшие силы мои! — гневно откликнулся Ум.
— Не ссорьтесь, несчастные! — снова бесстрастно улыбнулся умирающий Старик и, помолчав, сказал еще: — Да, страшно бледны и изжиты все вы. Как, должно быть, тошно быть человеком и иметь с вами дело день за днем в течение многих лет? Кто это там утвердительно качает головой? А, это ты, Правда! Ты все такая ж... не в чести у людей... Ну, что же?.. Прощайте, бывшие спутники мои. Прощайте, мне нечего больше сказать вам... Но... среди вас я не вижу кого-то? Да? Где же Оригинальность?
— Ее давно уж нет на земле, — робко ответила Правда.
— Бедняга земля! — пожалел Старый Год. — Как скучно ей! Жалки и бесцветны люди, если они потеряли оригинальность дум, чувств, поступков.
— Они даже костюма не умеют себе создать такого, который хотя бы несколько скрашивал уродство их форм, лишенных древней красоты, — тихо пожаловалась Правда.
— Что с ними? — задумчиво спросил Старый Год.
— Они потеряли желания и остались жить только с похотями... — объяснила Правда.
— Разве они тоже умирают? — изумился Старый Год.
— Нет, — сказала Правда. — Они еще живут. Но как живут? Большинство по привычке, некоторые из любопытства, а все — не отдавая себе отчета, зачем именно живут.
Старый Год холодно засмеялся.
— Пора! Еще минута, и пробьет мой час — час моего освобождения от жизни. Уходя, я немного скажу... Я существовал и нашел, что это очень грустно. Прощайте же еще раз и последний. Жалею я вас, жалею, что вы бессмертны и что вам недоступен покой. Сын Времени — я бесстрастен, но все же жалею я вас и людей. Первый удар! Два...
Что это?
Ударив дважды — часы остановились бить.
В изумлении все взглянули на них, и странное увидели они.
Некто, с крыльями на голове и на ногах, стоял у часов, прекрасный, как один из богов Эллады, и, придерживая рукой минутную стрелку часов, смотрел в очи Старого Года, угасавшие в предчувствии смерти.
— Я — Меркурий и послан сюда от Вечности, — сказал он. — Она сказала — зачем Новый Год ветхим людям? Скажи им, что Нового Года не будет до нарождения
новых людей. Останется с ними тот, что уже был, — пусть
он переоденется из савана в платье юноши и живет.
— Но это пытка! — сказал Старик.
— Останешься ты! — непреклонно повторил Меркурий. — И доколе люди не обновят дум и чувств своих, ты останешься с ними, Старик! Так сказала Вечность, — живи!
И он исчез — посланник Вечности... И, когда он исчез, часы бросили в тишину изумления десять глухих ударов.
И Старый Год, умиравший с торжеством, остался снова жить с Унынием, скорбно улыбавшимся в его морщинистое лицо.
Тихо и печально расходились гости Старого Года.
И Надежда, уходя, — молчала, а Лицемерие, выражая на лице своем скорбь, заигрывало с Суемудрием, говоря с ним что-то об Уме, что-то о Терпении, и, говоря, все боялось, как бы Уныние не подслушало речей его и не выразило ему порицания за его речи.
И, наконец, все ушли.
Остался только Старый Год, уже переодевшийся в платье Нового, да Правда — всегда и везде последняя!