Я понимал, в чем дело. "С тобой я справлюсь быстро,

-- подумал я. -- Ты недооцениваешь  меня, потому что видишь, как я злюсь. Но

ты  ошибаешься.  С  женщинами  я  справляюсь,  а  вот с  любовью -- не могу.

Безнадежность -- вот что нагоняет на меня тоску".

Женщина заговорила. У нее был надломленный, как бы стеклянный, голос. Я

заметил, что Пат смотрит в нашу  сторону. Мне это было  безразлично,  но мне

была безразлична и женщина, сидевшая рядом. Я словно провалился в  бездонный

Колодец. Это не имело никакого отношения  к Бройеру и ко всем этим людям, не

имело отношения даже к Пат. То была мрачная тайна жизни, которая будит в нас

желания, но не может  их удовлетворить.  Любовь  зарождается в  человеке, но

никогда не кончается  в нем.  И даже  если есть все:  и человек, и любовь, и

счастье, и жизнь, -- то по  какому-то страшному закону  этого всегда мало, и

чем большим все это кажется, тем меньше оно на самом деле. Я украдкой глядел

на Пат.  Она шла в своем серебряном платье,  юная и красивая, пламенная, как

сама жизнь, я любил ее, и когда  я говорил ей: "Приди", она приходила, ничто

не  разделяло  нас,  мы  могли быть  так  близки друг другу, как это  вообще

возможно  между людьми, -- и вместе с тем  порою  все загадочно затенялось и

становилось мучительным, я не мог вырвать ее из круга вещей, из круга бытия,

который был вне нас и внутри нас и навязывал нам свои законы, свое дыхание и

свою бренность, сомнительный блеск настоящего, непрерывно проваливающегося в

небытие, зыбкую  иллюзию  чувства...  Обладание  само  по  себе  уже утрата.

Никогда ничего нельзя удержать, никогда! Никогда нельзя разомкнуть лязгающую

цепь времени,  никогда  беспокойство не  превращалось в  покой,  поиски -- в

тишину, никогда не  прекращалось падение. Я  не  мог  отделить  ее  даже  от

случайных вещей, от того,  что было до нашего знакомства, от  тысячи мыслей,

воспоминаний, от всего,  что формировало ее до  моего появления,  и  даже от

этих людей...

  Эрих Мария Ремарк. Три товарища.