Сереневая темнота, теплые краски, которые должны быть по идее холодными. Бар и одиночество. Но не грусть. Меланхолия осталась на осеней улице, которая ветром загоняет вся новых и новых посетителей. Рядом семья, которой никогда не было. Трэвис - единственный бармен и владелец маленького кафе. Ему не нужны посетители и деньги, ему нужна жизнь. Может в его взгляде нет амбиций, в его действиях нет стремления к совершенству, в его внешности нет и крупицы обояния, может в его стейке не достаточно крови, чтобы считать его средне прожаренным, может в его улыбке нет счастья, и скорее всего в его жизни нет цели.
- Но у меня есть вы. - Выпалил Трэвис своей натянутой улыбкой, вроде с энтузиазмом, но вроде все с той же печалью на лице.
Можно ли меня считать частым клиеном его уютного кафе. Я прихожу сюда не чаще чем Дориан. Утонченный юноша с заигрывающей улыбкой и щенячими глазами, вечно таскающим с собой цветок. Всегда разный, все зависит от того, что он заказывает. Его прямыые черные, как отражение в стекле с вывеской открыто, волосы притягивают взгляд также непонятно, как этот бар, на который смотрют прохожие. Они кутуются в свои плащи и глядят сквозь стеклянную стену, за которой ютятся члены этой маленькой, но такой разной семьи. Волосы Дориана продолжение невидимой стены, открывающая всю теплоту его острого лица - такого притягательного, но такого недоступного, будто лишь только длинным черным волоскам позволенно кротко прикасаться к гладкой нежной коже юноши.
- Здраствуй, Трэвис, - процедил сквозь сдержанную, но такую детскую улыбку Дориан, кладя белоснежную лилию на стол перед собой - "Муар". Сделай мне сегодня "Муар".
Пышные рукава рубахи Дориана наспадали со стойки, он чуть прикусывал нижнюю губу, наблюдая за тем, как бармен создает очередное творение, которое примет один из сыновей этого семейства, в качестве подарка. 50 темного рома, 50 Гальяно 50 Голубой кюрасао, сливки для взбивания и легкое встряхивание. Жизнь процеживается, посыпается мускатным орехом и украшается кусочками банана. Не могу оторвать взгляда от того, как неприкосаемое становится вожделенным.
Если говорить о противоположенностях, то на эту роль годится Рэй. Мужчина средних лет с вечно небритой щетиной и хриплым басовым голосом. Его улыбка напоминает открытку, которую шлют родственникам на рождество, чтобы рассмешить их забавной физиономией на бумажке с обратной стороны, которой написаны иронические пожелания, которые на самом деле в данный момент пекутся вместе с индейкой в печи и в скором времени будут уничтоженны на праздничном ужине. В кафе все намного проще, мы разговариваем напитками. Мятыми салфетками, недопитыми стаканами, шумом приборов и стуком бутылки о край стеклышка по которому струятся теплые нотки общения. Мы разговариваем музыкой. Одеждой, улыбками, взмахами, не нужными безделушками, которые оставляем за столиками или баром, дыханием. Мы разговариваем ночью. Рэй пытаясь докричатся до Трэвиса, встает из-за стола. Его полноватость привносила в нашу семью некое подобие родства. Живот Рэя всегда был и будет любим верными семьянинами за его необъятность, а бессменная синяя рубашка местами запачканная капельками жира и алкоголя - флагом нашего маленького государства.
- Повтори, дружище, - будто пропел старый блюзмен, наконец привлеча внимание, крикнул Рэй.
И прямо перед мои глазами в оживленную бездну прозрачного ложа понеслись струйки бренди, "куантро" и апельсинового сока, смешанные в стальном куполе со льдом. Коктейль "Роллс-Ройс" плавно покатился к краю стола, а назад прямо к Трэвису и моим ушам понеслась мелодия. Это была Нора Джонс и её "История".
Я чуть примерив усталую улыбку на сонную физиономию показываю пальцем на недопитый "Копа Де Оро", в надежде получить новую порцию, пока сон не накатил на меня. Но через несколько минут, наблюдая как текила, ликер "Гран-марни", сахарный сироп и яичный желток плещутся в неоновом освещении бара и процеживаются в мой фужер, я укладываюсь головой на стол, еле ощущаю, как чья-то рука падает мне на плечо и кто-то нежно целует меня в щеку...