Однажды Черчесов проснулся с похмелья,
Пошел к холодильнику, чувствуя муть.
Пошел с совершенно оправданной целью -
На угли похмельные пива плеснуть.
Достал. Откупорил. Глотнул нехуёво.
Зажмурился. Крякнул. Сказал: "Заебись!".
И двинулся к зеркалу, снова и снова
Втыкать на кустистость хачёвских усысь.
Он шел по квартире своей невъебенной,
Блуждал меж ковров, гобеленов, гардин...
И думал: "Какой же я, блядь, охуенный,
Пусть хуй мне отлижет другой осетин!"
Он шел горделиво и думал: "Пожалуй,
Я самый великий из всех тренеров.
А этот Газзаев, мудацкий и жалкий,
Пускай отсосёт двадцать конских хуёв".
И вот подошел он ко стенке зеркальной,
Чтоб вновь подрочить на усов силуэт.
Оправился. Глянул. И холод анальный
Сковал его пакостный свинский хребет...
Еблище знакомое, все честь по чести,
И самый жидовский из жидо-носов,
Но нет на привычном Черчесовском месте
Черчесовских черных мудацких усов.
Шатаясь, Саламыч за сердце схватился
И в ужасе жуткую кучу насрал.
И стал вспоминать - как же так получилось?
Как свинский навоз над губой проебал?!
Вчерашний банкет, как мотив позабытый...
"Да хуй бы с ним, ладно - расскажут потом."
Уже развернулся, и вдруг: "Да иди ты!"
(Увидел из жопы торчащий гондон).
Добрался до ванной, глаза вымыл с мылом,
Себя ущипнул за яйцо пару раз.
Вернулся, собрался, и к зеркалу тылом –
Ну надо же, правда торчит, пидарас!
"Хуя себе праздник, хуя себе туса!
Когда это? С кем? Неужели при всех?"
И вырвался громом из пасти безусой
Истошный, в рыданиях тонущий смех.
Схватил телефон, позвонил: "Это Стёпа?"
"Он самый, - ответил с акцентом игрок. –
Пошли бы вы, Стасик Саламович, в жопу!"
И сразу за этим короткий гудок.
И стал вспоминать поросёнок уродский,
Что было вчера, где нажрался в говно,
И кто его в жопу утюжил так жёстко,
И кто ему усики сбрил полотном.
"Ну вроде бы дерби с конюшнею сраной,
И вроде бы... Блядь! Проебали в понос!
Просрать 5:1! Вот ведь вы уебаны!
И эти с трибун мне орали про ПЁС.
Потом вроде помню, отпиздил Титова,
И Моцарту в жопу мобилу воткнул.
Водяру вливал в себя снова и снова,
Потом вроде мирно под стулом уснул.
Но что же случилось потом в раздевалке?
Ах, ёбаный в рот! Как лишился усов?
Ой, блядь... Помню - нагло, спокойно, вразвалку,
Вошёл Акинфеев, могуч и высок.
И тихо сказал мне: "Мясной ты ублюдок,
Федун твой на помощь с баблом не спешит.
Тебе не дожить до конца этих суток,
Задротище, псина, уёбок и жид!"
И я завопил, что есть мочи: "Иранек!!!
Тут кони! Спасите!!! Зови всех ребят!»
А Игорь ответил: "Заткни-ка свой сральник,
Твои поросята на крючьях висят".
И дал по ебалу мне правой ногою,
И крикнул гортанно: "Айда, пацаны!"
И вышли Дзагоев, и Вагнер с пилою
Из-за Акинфеевской мощной спины.
И сбрили усы мои свинские нахуй,
И раком нагнули нещадно меня.
И вновь обосрался я с дикого страха,
Когда в раздевалку впустили... КОНЯ!
Большой жеребец, с невъебенной елдою,
Воткнул свой прибор со всей силы мне в срам...
И меркло сознанье, я сдался без боя,
Дошло до меня, что Спартак - это СПАМ!
И только теперь, наконец-то, я понял,
Что я пидарас, что я пёс и мудак:
Ебут восемь лет уже резвые кони
ВЕЛИКИЙ МОГУЧИЙ МОСКОВСКИЙ СРАПТАК!"