Юрий Левитанский (1922–1996) - поэт поразительным образом одновременно народный и, в то же время, в некотором роде недооцененный. С одной стороны, его стихи о войне («Ну что с того, что я там был») или тексты песен («Диалог у новогодней елки», «Каждый выбирает для себя») невероятно популярны, до такой степени, что имя автора выпадает, растворяется во множественности повторений. С другой – его имя оказалось в узком пространстве между официальной и подцензурной литературой и поэтому не так часто попадает в хрестоматийные перечислительные ряды.

Современная быль о рыбаке и рыбке
     
    ...И когда она мне сказала – проси, чего хочешь,
    я ответил смущенно – ну что вы, спасибо, как можно!
    Благодарствуйте, я ей сказал, государыня рыбка,
    я уж как-нибудь сам постараюсь управиться с этим.
    И старался. Усердствовал. Сам свое ладил корыто.
    Сам старухам своим угождал, поелику возможно.
    Ту дворянкою звал столбовой и ни в чем не перечил,
    ту – царицей морскою, да сам же и был на посылках...
    Так прошло, почитай, тридцать лет и три дня и три года.
    Вот и снова у синего моря стою одиноко.
    И опять выплывает ко мне государыня рыбка —
    ну чего, говорит, ну чего тебе надобно, старче?
    И смиренно ответствовал я государыне рыбке —
    ничего, я сказал, ничего мне такого не надо,
    ни палат, говорю, расписных, ни сокровищ несметных —
    мне бы только покою чуть-чуть, если это возможно...
    Ничего не ответила мне государыня рыбка,
    ничего не ответила мне, ничего не сказала,
    только трижды своей головой золотою качнула,
    да плеснула хвостом, да ушла в помутневшие воды.
    А мне снился покой – он был тих, и просторен, и светел,
    и одно лишь в моей благодати меня сокрушало,
    что не ведаю ныне, довольны ли душеньки ваши,
    ах, царицы мои, ах, дворянки мои столбовые!

***

День все быстрее на убыль
катится вниз по прямой.
Ветка сирени и Врубель.
Свет фиолетовый мой.
 
 
Та же как будто палитра,
сад, и ограда, и дом.
Тихие, словно молитва,
вербы над тихим прудом.
 
 
Только листы обгорели
в медленном этом огне.
Синий дымок акварели.
Ветка сирени в окне.
 
 
Господи, ветка сирени,
все-таки ты не спеши
речь заводить о старенье
этой заблудшей глуши,
 
 
этого бедного края,
этих старинных лесов,
где, вдалеке замирая,
сдавленный катится зов,
 
 
звук пасторальной свирели
в этой округе немой...
Врубель и ветка сирени.
Свет фиолетовый мой.
 
 
Это как бы постаренье,
в сущности, может, всего
только и есть повторенье
темы заглавной его.
 
 
И за разводами снега
вдруг обнаружится след
синих предгорий Казбека,
тень золотых эполет,
 
 
и за стеной глухомани,
словно рисунок в альбом,
парус проступит в тумане,
в том же, еще голубом,
 
 
и стародавняя тема
примет иной оборот...
Лермонтов. Облако. Демон.
Крыльев упругий полет.
 
 
И, словно судно к причалу
в день возвращенья домой,
вновь устремится к началу
свет фиолетовый мой.

***

Свеченье протуберанцев.
                   Смещенье солнечных пятен.
Как мир этот необъятен,
                   и темен, и непонятен.
Пред храмом его высоким
                   бессильно толпясь у входа,
одни говорят – Всевышний! —
                   другие твердят – Природа!
Я ввысь возношу ладони,
                   куда и кому не зная.
Небесная твердь безмолвна.
                   Безмолвствует твердь земная.
К кому ж я опять взываю
                   так набожно, так безбожно —
простите меня, простите! —
                   помилуйте, если можно?!
 

***

Эволюция

     
    Был я садом, где мощные кроны пестреют
                       налитыми солнцем
                       тугими плодами.
    Стал я складом, где сложены все мои годы и дни,
                       как дрова,
                       как сухие поленья.
    Стал я адом, где сам я себе и Вергилий, и Дант,
                       и тот грешник последний,
                       снедаемый адским огнем,
                       запоздало лия покаянные слезы...
    Такова в самых общих чертах эволюция плоти моей
                       и души,
                       ее главные фазы и метаморфозы.
    От деревьев и кущ Гефсиманского сада,
                       от Райского сада
                       до черных котлов Вельзевулова ада
    протянулась земная дорога моя, Одиссея моя
                       и моя Илиада.
    Ты прости, Пенелопа, мои корабли сожжены,
                       мне едва ли добраться уже
                       до родимой Итаки.
    На развалинах Трои лежу, недвижим,
                       в ожиданье последней
                       ахейской атаки.
    И покуда последний рожок надо мной не пропел,
                       и покуда последняя
                       длится осада —
    все мне чудится, будто бы вновь
                       шелестит надо мною листва
                       Гефсиманского сада,
                       Эдемского сада,
                       того незабвенного сада.
     
Юрий Левитанский