Это цитата сообщения Stefaniia-Stefa Оригинальное сообщение
(Начало 1, 2) Русская революция подняла в человеке всё самое низменное и отвратительное. Это было время беззакония и бесправия, когда убийства, грабежи и насилия вознаграждались, когда действовало только одно право - сильного. Русская революция – это история о том, как идея захватывает народ и уводит его на тропу войны.
Воспоминания баронессы М.Д.Врангель - о жестокости красноармейцев, но она ничем не отличались от жестокости белогвардейцев. Революционная стихия никого не щадит, захватывая в адскую воронку насилия всех, кто не в силах ей сопротивляться или не может убежать. Поэтому потомкам тех, кто был участниками и свидетелями революционного кошмара, не стоит искать виновных, оправдывая одних и возмущаясь другими. У каждого - своя правда. Она была у баронессы, но на другой стороне – тоже была.
Баронесса М.Д.Врангель. Люди-звери
Бежала я из Петрограда в конце октября 1920 г., стало быть, пережила там эпоху разгара расстрелов: после убийства Урицкого было расстреляно несчётное число лиц, преимущественно офицеров….
Затем настали бесконечные кронштадтские расстрелы, далее – уничтожение целого ряда выдающихся деятелей кадетской партии; объявленных вне закона. Расстрелы без всякого предъявления обвинения Великих Князей: Павла Александровича, Николая и Георгия Михайловичей, Дмитрия Константиновича.
Людей расстреливали, как воробьёв. До этого томили в тюрьмах и истязали. Всё это совершалось на почве политического и классового изуверства. Воздух, насыщенный кровавыми миазмами, отравил и огрубил душу и сердце простого, полудикого русского человека, по существу, несомненно, добродушного и, как казалось до сих пор, богобоязненного.
Нижеследующий мой рассказ – яркая иллюстрация чудовищного озверения человека в дни большевизма. Этот характерный эпизод – трагический расстрел нашего племянника, барона Г.М.Врангеля.
Барон Георгий Михайлович Врангель, владелец большого имения Торосово близ станции Волосово Балтийской ж.д., в двух с половиной часах от Петрограда, - жил в деревне безвыездно…. В дни подхода красных войск к Ямбургу по пути то и дело отделялись небольшие отрядики, расползались по деревням и, чтобы потешиться, грабили и убивали помещиков.
Однажды в зимнюю ночь, очень морозную, один из таких отрядиков пробрался в Торосовский парк и через террасу ворвался в дом, выбив окна. Перепуганная семья, состоявшая из семидесятилетней старухи-матери, племянника, его жены и четверых детей мал-мала-меньше, бросились, в чём были, в комнату, где уцелели стёкла, и заперлась на замок.
А буйная ватага носилась по дому и подвергала грабежу и разрушению всё, что было под рукой: взламывала ящики, содержимым наполняла карманы, вязала в узлы. Висевшим по стенам изображениям предков зачем-то повыкололи глаза. Разбивали в мелкие куски Сервский фарфор. Прекрасную мебель XVIII столетия превращали прикладами ружей в щепы. Рояль разбили вдребезги.
Когда уничтожать ничего не осталось, хватились хозяев. Наткнулись на запертую дверь. Бросились разбивать уцелевшие окна. Как ураган влетели в комнату, где, полумёртвые от перепуга, сидели, прижавшись друг к другу, несчастные родители и дети.
[600x389]Красноармейцы крикнули: «А где же мерзавец этот?» - и, увидев племянника, вытащили его, поставили к стенке, прицелились и, несмотря на отчаянные крики жены и матери и плач детей, выстрелили, но промахнулись, раздробив лишь руку, которая повисла, как плеть, выстрелили вторично и убили его наповал.
Старуха-мать, бросившаяся к сыну, тут же свалилась без чувств. Оторвали жену племянника от детей, выгнали на мороз, объявили ей, что может идти на все четыре стороны, детей не дадут. «А кто посмеет её взять в хату, - крикнул главарь, - хату спалим». Тут же стоявшая дворня и любопытствующие безмолвствовали.
Дети, старшему – семь лет, младшему – один год, как затравленные зверьки, забились в угол и, как рассказывала мать, сами себе зажимали рот ручонками, чтобы не кричать. Их вытащили из комнаты, но староста, старик, живший в доме 45 лет, бросился в ноги разбойникам и стал молить отдать детей ему. «Ну что ж, коль охота, - бери щенят к себе», - смилостивились они.
Заикнулся было старик: «Нельзя ли, мол, позвать священника». – «Тащи, тащи, шута горохового, - крикнули они. – Здесь деревьев много, пусть попляшет на первом суку…» - «А хоронить мы будем сами. Барону и честь баронская», - объявили они… и швырнули покойника на балкон, совсем обнажив его.
Несчастная жена его всю ночь провела в лесу, под деревом. Старик-староста хоть успел ей сунуть тёплый платок, чтобы на лютом морозе укрыться немного. Как стало светать, она поплелась в женский монастырь, расположенный вблизи. Там монахини отогрели и накормили её. Прожив у них три дня, она решила пойти справиться о детях, а также хотела узнать, где похоронен её муж.
Племянница моя умолила старика дать ей возможность хоть одним глазком взглянуть, что будут творить с ей дорогим трупом. Старик дал ей тёплую кофту своей старухи, голову она закутала в тёплый платок и замешалась в толпу любопытствующих.
Долго пришлось ждать... И вот, один за одним, повыползала разбойничья ватага на террасу. Втащили ящик, наскоро сколоченный из досок. С прибаутками и хохотом подняли закоченелый труп, поставили его; двое для поддержки подхватили его под руки.
Вероятно, широко застывшие глаза смущали их, один подошёл и проткнул чем-то покойнику глаза. В полуоткрытый рот вставили окурок. Всё это сопровождалось диким хохотом и циничными остротами.
Затем раздалась команда, все схватились за руки и в сатанинском экстазе, распевая садистские песни, изуверы кружились и плясали вокруг трупа, как исступлённые. Были ли они пьяны с утра или зверство опьянило их – не знаю.
На этом «церемониал» был закончен. «Церемониймейстер» обратился к глазеющим: «Эй, кто хочет, тащи эту падаль в помойную яму», - и с грохотом и улюлюканьем, со всего размаха, по ступеням террасы скатили ящик в сад.
Подошёл старик-староста, за ним, цепляясь, детишки, втащил ящик на приготовленные им розвальни. Усыпал ящик еловыми ветвями… Взял годовалого на руки, других посадил подле ящика и пошёл хоронить поруганного…
Выражение лица рассказывавшей мне это жены его, без единой слезинки, неописуемо и незабываемо…
Этот рассказ подтвердил мне и дополнил старший брат покойного, вскоре последовавший за ним. Спустя два месяца он был призван для регистрации. Вступить в красную армию отказался и, как контрреволюционер, был расстрелян.
[450x594]
(Начало здесь) Русская революция семнадцатого воспринимается по-разному. Баронесса М.Д. Врангель ненавидела большевиков, красногвардейцев, бывшую прислугу, вдруг превратившуюся в барыню, но главное - ненавидела весь строй послереволюционной жизни.
Невольно сравниваю воспоминания баронессы М.Д. Врангель с воспоминаниями Ирины Одоевцевой, совсем другими по настроению - оптимистичными и жизнеутверждающими, хотя вспоминают они одни и те же годы, один и тот же город, принадлежа одному и тому же классу.
Может быть, дело в том, что у одной - было всё впереди, а у другой - всё в прошлом? Баронессе -шестьдесят, начинающей поэтессе - двадцать два. Как бы то ни было, но читать то и другое - интересно. Воспоминания баронессы М.Д. Врангель делятся на две части: в первой - рассказ о ее мытарствах и бегстве в Финляндию, во второй – описание замерзающего Петрограда.
Петроград глазами М.Д.Врангель (в сокращении)
«Многие улицы и Невский у Александровского театра покрыты лужайками. Вокруг чище и прозрачнее, так как фабрики и заводы бездействуют. Летом на улицах попадаются дамы, донашивающие бывшие элегантные платья и шляпы, а ноги, за отсутствием сапог, в вязаных веревочных туфлях с голыми икрами как у ребенка, за недостатком чулок.
Зимой единственный экипаж - салазки: на них перевозят домашний скарб, дорожные вещи с вокзалов, извозчиков давно нет; утомленные матери везут на них своих полуголодных ребят. Магазины все закрыты и наглухо заколочены, так как товары все реквизированы, а предприятия национализированы.
Вопрос желудка на первом месте. Я была на службе среди самого цвета интеллигенции, и мы замечали за собой, о чем бы ни говорили, обязательно перейдем на вопросы продуктов. Большинство - раздражительные, издерганные и затравленные.
Масса выдающихся общественных и научных деятелей погибли от расстрелов и голода. Умерли от истощения академики А.С.Лаппо-Данилевский и А.А. Шахматов…. Можно составить обширный мартиролог погибших во цвете лет, сил и дарований от руки большевиков. Профессора и студенчество живут в подозрении.
Ради заработка служат одновременно в нескольких учреждениях и, конечно, наука отходит на второй план. Ни учебников, ни учебных пособий нет, научные журналы не издаются, заграничные не получаются, школы значатся более на бумаге; в действительности же сокращены до минимума, так как нет помещений, топлива, учителей, пособий и т.д.
Благодаря совместному обучению девочек с мальчиками при современной недисциплинированности и распущенности - один разврат. В классах приказано убрать иконы, запрещено носить кресты.
Церкви домовые, при учебных заведениях, правительственных и общественных учреждениях, а также военные - закрыты. Газеты полны издевательств по адресу священнослужителей. Тем не менее, замечается большой религиозный подъем.
Крестные ходы, изредка допускаемые по настоянию части рабочих, привлекают сотню тысяч народа, таких грандиозных прежде никогда не бывало. Церкви переполнены молящимися. Так как церкви теперь на иждивении прихожан, надо видеть, с какой любовью и рвением приводятся ко дню торжественных праздничных богослужений церкви в порядок…
Не только дьяконов, но и псаломщиков зачастую нет, служит один священник, прихожане сами предлагают читать псалтырь. Образовали прекрасные, хорошо спевшиеся хоры. Появился совсем новый тип священника, молодые, образованные, подчас с университетским образованием.
Улицы переименованы. Невский - теперь проспект 25 Октября, Литейный - улица Володарского, Морская - улица Халтурина, Каменноостровский - улица Красных Зорь, есть проспекты Карла Либкнехта и Карла Маркса. Царское Село переименовано в Детское Село - Урицкого. Павловск назван Слуцк в память коммунистки Веры Слуцкой.
Таврический дворец именуется - дворец Урицкого. Понаставлено множество памятников великих деятелей, отцов революции - Лассаля, Карла Либкнехта, Розы Люксембург, Володарского. Теперь придворные художники и скульпторы - футуристы. Можно себе представить всё великолепие их памятников.
Водопроводные и канализационные трубы полопались. Нечистоты, мусор, грязная вода выбрасываются, куда попало, на лестницу, во двор, через форточку на улицу. Дворники упразднены как буржуазный пережиток.
Вся эта прелесть накапливается и превращает город в клоаку, несмотря на устройство всевозможных санитарных "дней" и "недель" - повинностей для истерзания буржуев. Температура как в частных квартирах, так и в большинстве учреждений на нуле.
Все, и на службе, и дома, сидят в шубах и шапках. Спят не раздеваясь. Многие до воскресенья не моются, белья не меняют по месяцу за отсутствием мыла и, конечно, вшивеют. Вши повсюду: в вагонах, больницах, трамваях, школах. Не могу умолчать об оригинальной спекуляции этим продуктом.
Смертность в Петрограде ужасающая, эпидемии возвратного, сыпного тифа, испанки, дизентерии и холеры. Население в 1917 году было 2 миллиона 440 тысяч в Петрограде, в 1920 году насчитывают всего 705 тысяч; конечно, расстрелы, эмиграцию тоже надо иметь в виду.
Состояние больниц не поддается описанию, все больницы и эвакуационные пункты забиты. Врачебный персонал сам повально болен. Больные отмораживали себе руки и ноги и умирали от замерзания. В больницах в палатах на 200 больных один-два термометра.
Медикаментов самых необходимых: касторовое масло, сода, не говоря уже о наркотиках, - нет. В операционных комнатах мороз, у операторов коченеют руки. Они не могут держать инструментов в руках. Ванны не действуют, уборные - клоака.
Путешествие теперь – мучение ада. Вагоны забиты людьми, никаких подразделений на классы нет, хотя комиссары и прочие важные чины государства имеют не только особые отделения, но и целые вагоны в своем распоряжении. Двигаются поезда черепашьим шагом. Достать питание в дороге немыслимо.
Товарищи забираются даже в сетки для ручного багажа, ездят на крышах вагонов, на паровозах, на подвесных прутьях. Внутри всё кишит вшами. Такая же картина в трамваях. Катастрофы то и дело, за недостатком смазочных средств вагоны горят, люди в панике выскакивают, выбивают стекла, калечат друг друга.
Приезжавшие из провинции уверяли меня, что в таком же положении вся совдепская страна». (Продолжение здесь)
Тина Гай
В тексте использованы плакаты времён русской революции семнадцатого