фильм не понра. пришлось перечитывать книгу

а больше мне сказать ей нечего. Потому и боюсь... Но и это еще не совсем честно. Не хочется мне, вот в чем дело. Я привык один. Я люблю один. Я не хочу по-другому... Вот как это выглядит, если честно. Отвратительно выглядит, как и всякая правда цинично выглядит, себялюбиво, гнусненько. Честно.

неторопливый дождь, которого было очень много и который явно никуда не торопился

"Прошу никогда не закрывать окно"

Любой другой мальчик на месте Бол-Кунаца непременно заинтересовался бы этим раздражающе-неопределенным "а-а", но Бол-Кунац был не из любых мальчиков. Он ничего не сказал. Его не занимали интригующие междометия

О раутах, суаре и банкетах, а также о митингах, встречах и совещаниях я всегда стараюсь забыть

Впрочем, писатели – народ серый как всякий народ

- Вы знаете, что я – железный человек?
- Я догадываюсь.
- А что из этого следует?
- Что вы боитесь заржаветь.

Хотя, ежели подумать, все пророки были пьяницами, потому что уж очень тоскливо: ты все знаешь, а тебе никто не верит

Будущее – это тщательно обезвреженное настоящее

- А я вообще злая. У тебя – талант, у меня – злость. Если у тебя отобрать талант, а у меня – злость, то останутся два совокупляющихся нуля.
- Нуль нулю рознь, – заметил Виктор. - Из тебя даже нуль получился бы не плохой – стройный, прекрасно сложенный нуль. И, кроме того, если у тебя отобрать твою злость – ты станешь доброй, что тоже в общем неплохо...
- Если у меня отобрать злость я стану медузой.

Хочешь ты снова стать юным? Нет. А хочешь прожить еще пятнадцать лет? Да. Потому что  жить – это хорошо. Даже когда получаешь удары. Лишь бы иметь возможность бить в ответ...

Вы никак не можете поверить, что вы уже мертвецы, что вы своими руками создали мир, который стал для вас надгробным памятником.

Наверное, именно так чувствовала та подопытная кошка, которой дали кусочек рыбки, почесали за ухом и в тот же момент ударили электрическим током, взорвали под носом  пороховой заряд и ослепили прожектором... Да, сочувственно сказал Виктор кошке, состояние которой он представлял себе сейчас очень хорошо. Наша с тобой психика к таким  шокам не приспособлена, мы с тобой от таких шоков и помереть можем...

Он бы не удивился, если бы сейчас молча и деловито они навалились и принялись вскрывать  его на предмет исследования идеологии...

Акселерация, твердил он про себя, когда сбрасывал прямо на пол мокрый плащ, переодевался, вытирая голову полотенцем. Это всего лишь акселерация, – успокаивал он себя, раскуривая сигарету и делая первые жадные затяжки. Вот она, акселерация в действии, с ужасом думал он, вспоминая уверенные детские голоса, твердившие ему невозможные  вещи. Боже, спаси взрослых боже, спаси их родителей, просвети и сделай умнее, сейчас  самое время... Для твоей же пользы прошу тебя, боже, а то построят они тебе вавилонскую башню, надгробный памятник всем дуракам, которых ты выпустил на эту землю плодиться   и размножаться, не продумав как следует последствий акселерации... Простак ты, братец...

...Черта с два в их возрасте я стал бы читать мои книги. Черта с два в их возрасте я пошел бы куда-нибудь, кроме кино с пальбой или проезжего цирка любоваться на ляжки канатоходицы. Глубоко начхать мне было бы на старый мир, и на новый мир, я об этом представления не  имел – футбол до полного изнеможения, или вывинтить где-нибудь лампочку и ахнуть об   стену, или подстеречь какого-нибудь Гогочку и начистить ему рыло...

А ребенок кротко смотрит на тебя и думает: ты, конечно, взрослый, здоровенный, можешь меня выпороть, однако, как ты был с самого детства дураком, так и остался, и помрешь дураком, но тебе этого мало, ты еще и меня дураком хочешь сделать...

Как это славно – вовремя помереть!

- Вы намеки понимаете?
- Иногда, - ответил Виктор. - Когда знаю, что это намеки. А что?
- Так вот, обратите внимание: намек. Перестаньте трепаться.

Он ощутил приступ нестерпимого бешенства, когда хочется все ломать, когда еще осознаешь, что намерен делать глупости, но это сознание только радует.

Давайте не будем говорить, о чем мы не будем говорить, и будем – о чем будем.

продаваться надо легко и дорого – чем честнее твое перо, тем дороже оно обходится власть  имущим, так что и продаваясь ты наносишь ущерб противнику, и надо стараться, чтобы ущерб этот был максимальным

- Чем это ты зеркало раскокал? Здоровенное зеркало, в два пальца толщиной. Головой ты в  него бился, что ли?
- Чьей? - хмуро спросил Виктор.

вся серая человеческая масса в наши дни остается той же сволочью, какой была всегда. Она постоянно требует и жаждет богов, вождей, порядка, и каждый раз, когда она получает  богов, вождей и порядок, она делается недовольной, потому что на самом деле ни черта ей не надо, ни богов, ни порядка, а надо ей хаоса анархии, хлеба и зрелищ.

Все-таки я совершил благородный поступок. Пусть даже глупый, но ведь все благородные поступки глупы.

Существуют люди, которые автоматически, независимо от своих желаний, трансформируют по своему любое задание, которое им дается.

работа всегда грязная, чистой работы не бывает

Вы думаете, что если человек цитирует Зурзмансора или Гегеля, то это – о! А такой человек смотрит на вас и видит кучу дерьма, ему вас не жалко, потому что вы и по Гегелю дерьмо, и  по Зурзмансору тоже дерьмо.

Жизнь – болезнь материи, мышление – болезнь жизни.

Это должно быть как смерть – секунду назад ты был человеком, мелькнул квант времени – и ты уже бог, и не знаешь этого, и никогда не узнаешь, как дурак не знает, что он – дурак, как  умный, если он действительно умен, не знает, что он – умный...

все это прекрасно, но вот что, не забыть бы мне вернуться.