Существует более двух десятков переводов этого стихотворения Эдгара По на русский язык. Даже монолог Гамлета «Быть или не быть» переводился только 16 раз.
Первые русские переводы «Ворона» появились в 1878 году. А классическими считаются переводы , сделанные Бальмонтом , Мережковским, Брюсовым.
Очень интересно проследить как искали переводчики русский эквивалент ключевому слову «Невермор».
Андреевский сто двадцать лет назад перевел буквально: «Больше никогда!».
"Старинный ворон! -- молвил я, --
Хоть ты без шлема и щита,
Но видно кровь твоя чиста,
Страны полуночной гонец!
Скажи мне, храбрый молодец,
Как звать тебя? Поведай мне
Свой титул в доблестной стране,
Тебя направившей сюда?"
Он каркнул: "Больше-никогда!"
Его современник Пальмин ограничился одним «Никогда!».
О пророк, злой вещун, птица ль, демон ли ты,
Ада ль мрачный посол, иль во мгле темноты
Пригнан бурей ты с берега грозного моря,
О, скажи, дальний гость, залетевший сюда:
Отыщу ль я бальзам от сердечного горя?
И вещун прокричал: "Никогда!"
Брюсов и Мережковский последовали примеру Андреевского, Бальмонт – Пальмина.
"Прочь!- воскликнул я, вставая, -
демон ты иль птица злая.
"Прочь!- вернись в пределы Ночи,
чтобы больше никогда
"Ни одно из перьев черных,
не напомнило позорных,
"Лживых слов твоих! Оставь же
бюст Паллады навсегда,
"Из души моей твой образ
я исторгну навсегда!"
И ответил Ворон:
"Никогда".
(Мережковский)
Однако оба варианта страдали существенным недостатком: пропала фонетическая нагрузка, то есть два «р»(«Невермор!»), которые позволяли Эдгару По соединить человеческую речь и воронье карканье.
В 1907 году переводчик Жаботинский нашел выход: он отказался от поисков русского аналога и оставил английский оригинал – «Невермор!» После чего поиски в этом направлении на полвека прекратились.
Я воскликнул: "Ворон вещий! Птица ты иль дух зловещий!
Дьявол ли тебя направил, буря ль из подземных нор
Занесла тебя под крышу, где я древний Ужас слышу,
Мне скажи, дано ль мне свыше там, у Галаадских гор,
Обрести бальзам от муки, там, у Галаадских гор?"
Каркнул Ворон: "Nevermore!"
Лишь в 1977 –ом году появился новый русский эквивалент. Василий Бетаки отдал предпочтение "О вещун! - вскричал я снова, - птица ужаса
ночного!
Заклинаю небом, богом! Крестный свой окончив путь,
Сброшу ли с души я бремя? Отвечай, придет ли время,
И любимую в Эдеме встречу ль я когда-нибудь?
Вновь вернуть ее в объятья суждено ль когда-нибудь?
Каркнул ворон: "Не вернуть!"
«каркающему» «не вернуть».
В восьмидесятые годы Николай Голь нашел еще один вариант :»все прошло».
"Хватит! Птица или бес ты - для тебя здесь нету места!-
Я вскричал. - В Аид спускайся, в вечно черное жерло!
Улетай! Лишь так, наверно, мир избавится от скверны,
Хватит этой лжи безмерной, зла, рождающего зло!
Перестань когтить мне сердце, глядя сумрачно и зло!"
Ворон каркнул: "Все прошло!"
В одном из последних изданий Э.По у «невермор» появился как будто идеальный фонетический эквивалент: «приговор», но – увы!- в ущерб смысловому значению английского подлинника.
Древа черного чернее, гость казался тем смешнее,
Чем серьезней и важнее был его зловещий взор.
"Ты истерзан, гость нежданный, словно в схватке ураганной,
Словно в сече окаянной над водой ночных озер.
Как зовут тебя, не званный с брега мертвенных озер?"
Каркнул Ворон: "Приговор!"
Перевод В. Топорова, 1988
"Ты! Подделка под пророка! Ты - не морок, ты - морока.
Хоть бы видимость надежды отыскать в твоих словах!..
Подтверди мне не переча, что блаженной будет встреча,
Что Ленор, затеплив свечи, ждёт меня на Небесах.
Что же - ну, ответствуй, демон! - ждёт меня на Небесах?"
Ворон горько каркнул: "Крах!"
Перевод Игоря Голубева
Ну а я выбрала этот вариант, мне кажется он ближе к оригиналу, потому что неизвестный автор оставил его в прозе.
ВОРОН
Раз, когда я в глухую полночь, бледный и утомленный, размышлял
над грудой драгоценных, хотя уже позабытых ученых фолиантов, когда я
в полусне ломал над ними себе голову, вдруг послышался легкий стук,
как будто кто-то тихонько стукнул в дверь моей комнаты. "Это
какой-нибудь прохожий, -- пробормотал я про себя, - стучит ко мне в
комнату, - прохожий, и больше ничего". Ах, я отлично помню. На дворе
стоял тогда студеный декабрь. Догоравший в камине уголь обливал пол
светом, в котором видна была его агония. Я страстно ожидал
наступления утра; напрасно силился я утопить в своих книгах печаль по
моей безвозвратно погибшей Леноре, по драгоценной и лучезарной
Леноре, имя которой известно ангелам и которую здесь не назовут
больше никогда.
И шорох шелковых пурпуровых завес, полный печали и грез,
сильно тревожил меня, наполнял душу мою чудовищными, неведомыми
мне доселе страхами, так что в конце концов, чтобы замедлить биение
своего сердца, я встал и принялся повторять себе: "Это какой-нибудь
прохожий, который хочет войти ко мне; это какой-нибудь запоздалый
прохожий стучит в дверь моей комнаты; это он, и больше ничего".
Моя душа тогда почувствовала себя бодрее, и я, ни минуты не
колеблясь, сказал: "Кто бы там ни был, умоляю вас, простите меня ради
Бога; дело, видите, в том, что я вздремнул немножко, а вы так тихо
постучались, так тихо подошли к двери моей комнаты, что я едва-едва
вас расслышал". И тогда я раскрыл дверь настежь, - был мрак и больше
ничего.
Всматриваясь в этот мрак, я долгое время стоял, изумленный,
полный страха и сомнения, грезя такими грезами, какими не дерзал ни
один смертный, но молчанье не было прервано и тишина не была
нарушена ничем. Было прошептано одно только слово "Ленора", и это
слово произнес я. Эхо повторило его, повторило, и больше ничего.
Вернувшись к себе в комнату, я чувствовал, что душа моя горела
как в огне, и я снова услышал стук, - стук сильнее прежнего. "Наверное, -
сказал я, - что-нибудь кроется за ставнями моего окна; посмотрю-ка, в
чем там дело, разузнаю секрет и дам передохнуть немножко своему
сердцу. Это - ветер, и больше ничего".
Тогда я толкнул ставни, и в окно, громко хлопая крыльями, влетел
величественный ворон, птица священных дней древности. Он не
выказал ни малейшего уважения; он не остановился, не запнулся ни на
минуту, но с миною лорда и леди взгромоздился над дверью моей
комнаты, взгромоздился на бюст Паллады над дверью моей комнаты, -
взгромоздился, уселся и... больше ничего.
Тогда эта черная, как эбен, птица важностью своей поступи и
строгостью своей физиономии вызвала в моем печальном воображении
улыбку, и я сказал: "Хотя твоя голова и без шлема, и без щита, но ты
все-таки не трусь, угрюмый, старый ворон, путник с берегов ночи.
Поведай, как зовут тебя на берегах плутоновой ночи". Ворон каркнул:
"Больше никогда!"
Я был крайне изумлен, что это неуклюжее пернатое созданье так
легко разумело человеческое слово, хотя ответ его и не имел для меня
особенного смысла и ничуть не облегчил моей скорби; но, ведь, надо же
сознаться, что ни одному смертному не было дано видеть птицу над
дверью своей комнаты, птицу или зверя над дверью своей комнаты на
высеченном бюсте, которым было бы имя Больше никогда !
Но ворон, взгромоздившись на спокойный бюст, произнес только
одно это слово, как будто в одно это слово он излил всю свою душу. Он
не произнес ничего более, он не пошевельнулся ни единым пером; я
сказал тогда себе тихо; "Друзья мои уже далеко улетели от меня;
наступит утро, и этот так же покинет меня, как мои прежние, уже
исчезнувшие, надежды". Тогда птица сказала: "Больше никогда!"
Весь задрожал я, услыхав такой ответ, и сказал: "Без сомнения,
слова, произносимые птицею, были ее единственным знанием,
которому она научилась у своего несчастного хозяина, которого
неумолимое горе мучило без отдыха и срока, пока его песни не стали
заканчиваться одним и тем же припевом, пока безвозвратно погибшие
надежды не приняли меланхолического припева: "никогда, никогда
больше!"
Но ворон снова вызвал в моей душе улыбку, и я подкатил кресло
прямо против птицы, напротив бюста и двери; затем, углубившись в
бархатные подушки кресла, я принялся думать на все лады, старался
разгадать, что хотела сказать эта вещая птица древних дней, что хотела
сказать эта печальная, неуклюжая, злополучная, худая и вещая птица,
каркая свое: "Больше никогда!"
Я оставался в таком положении, теряясь в мечтах и догадках, и, не
обращаясь ни с единым словом к птице, огненные глаза которой
сжигали меня теперь до глубины сердца, я все силился разгадать тайну, а
голова моя привольно покоилась на бархатной подушке, которую ласкал
свет лампы, -на том фиолетовом бархате, ласкаемом светом лампы, куда
она уже не склонит своей головки больше никогда!
Тогда мне показалось, что воздух начал мало-помалу наполняться
клубами дыма, выходившего из кадила, которое раскачивали серафимы,
стопы которых скользили по коврам комнаты. "Несчастный! - вскричал я
себе. - Бог твой чрез своих ангелов дает тебе забвение, он посылает тебе
бальзам забвения, чтобы ты не вспоминал более о своей Леноре! Пей,
пей этот целебный бальзам и забудь погибшую безвозвратно Ленору!"
Ворон каркнул: "Больше никогда!"
"Пророк! - сказал я, - злосчастная тварь, птица или дьявол, но
все-таки пророк! Будь ты послан самим искусителем, будь ты выкинут,
извергнут бурею, но ты - неустрашим: есть ли здесь, на этой пустынной,
полной грез земле, в этой обители скорбей, есть ли здесь, - поведай мне
всю правду, умоляю тебя, - есть ли здесь бальзам забвенья? Скажи, не
скрой, умоляю!" Ворон каркнул: "Больше никогда!"
"Пророк! - сказал я, - злосчастная тварь, .птица или дьявол, но
все-таки пророк! Во имя этих небес, распростертых над нами, во имя
того божества, которому мы оба поклоняемся, поведай этой горестной
душе, дано ли будет ей в далеком Эдеме обнять ту святую, которую
ангелы зовут Ленорой, прижать к груди мою милую, лучезарную
Ленору!" Ворон каркнул: "Больше никогда!"
"Да будут же эти слова сигналом к нашей разлуке, птица или
дьявол!- вскричал я, приподнявшись с кресла. - Иди снова на бурю,
вернись к берегу плутоновой ночи, не оставляй здесь ни единого
черного перышка, которое могло бы напомнить о лжи, вышедшей из
твоей души! Оставь мой приют неоскверненным! Покинь этот бюст над
дверью моей комнаты. Вырви свой клюв из моего сердца и унеси свой
призрачный образ подальше от моей двери!" Ворон каркнул: "Больше
никогда!"
И ворон, неподвижный, все еще сидит на бледном бюсте Паллады,
как раз над дверью моей комнаты, и глаза его смотрят, словно глаза
мечтающего дьявола; и свет лампы, падающий на него, бросает на пол
его тень; и душа моя из круга этой тени, колеблющейся по полу, не
выйдет больше никогда!
Переводчик неизвестен, 1885
Ну, а чтобы можно было с чем-нибудь сравнить вот перевод Мережковского:
ВОРОН
Погруженный в скорбь немую
и усталый, в ночь глухую,
Раз, когда поник в дремоте
я над книгой одного
Из забытых миром знаний,
книгой полной обаяний, -
Стук донесся, стук нежданный
в двери дома моего:
"Это путник постучался
в двери дома моего,
Только путник-
больше ничего".
В декабре-я помню-было
это полночью унылой.
В очаге под пеплом угли
разгорались иногда.
Груды книг не утоляли
ни на миг моей печали-
Об утраченной Леноре,
той, чье имя навсегда-
В сонме ангелов-Ленора,
той, чье имя навсегда
В этом мире стерлось-
без следа.
От дыханья ночи бурной
занавески шелк пурпурный
Шелестел, и непонятный
страх рождался от всего.
Думал, сердце успокою,
все еще твердил порою:
"Это гость стучится робко
в двери дома моего,
"Запоздалый гость стучится
в двери дома моего,
Только гость -
и больше ничего!"
И когда преодолело
сердце страх, я молвил смело:
"Вы простите мне, обидеть
не хотел я никого;
"Я на миг уснул тревожно:
слишком тихо, осторожно, -
"Слишком тихо вы стучались
в двери дома моего..."
И открыл тогда я настежь
двери дома моего-
Мрак ночной, -
и больше ничего.
Все, что дух мой волновало,
все, что снилось и смущало,
До сих пор не посещало
в этом мире никого.
И ни голоса, ни знака -
из таинственного мрака...
Вдруг "Ленора!" прозвучало
близ жилища моего...
Сам шепнул я это имя,
и проснулось от него
Только эхо -
больше ничего.
Но душа моя горела,
притворил я дверь несмело.
Стук опять раздался громче;
я подумал: "ничего,
"Это стук в окне случайный,
никакой здесь нету тайны:
"Посмотрю и успокою
трепет сердца моего,
"Успокою на мгновенье
трепет сердца моего.
Это ветер, -
больше ничего".
Я открыл окно, и странный
гость полночный, гость нежданный,
Ворон царственный влетает;
я привета от него
Не дождался. Но отважно, -
как хозяин, гордо, важно
Полетел он прямо к двери,
к двери дома моего,
И вспорхнул на бюст Паллады,
сел так тихо на него,
Тихо сел, -
и больше ничего.
Как ни грустно, как ни больно, -
улыбнулся я невольно
И сказал: "Твое коварство
победим мы без труда,
"Но тебя, мой гость зловещий,
Ворон древний. Ворон вещий,
"К нам с пределов вечной Ночи
прилетающий сюда,
"Как зовут в стране, откуда
прилетаешь ты сюда?"
И ответил Ворон:
"Никогда".
Говорит так ясно птица,
не могу я надивиться.
Но казалось, что надежда
ей навек была чужда.
Тот не жди себе отрады,
в чьем дому на бюст Паллады
Сядет Ворон над дверями;
от несчастья никуда, -
Тот, кто Ворона увидел, -
не спасется никуда,
Ворона, чье имя:
"Никогда".
Говорил он это слово
так печально, так сурово,
Что, казалось, в нем всю душу
изливал; и вот, когда
Недвижим на изваяньи
он сидел в немом молчаньи,
Я шепнул: "как счастье, дружба
улетели навсегда,
Улетит и эта птица
завтра утром навсегда".
И ответил Ворон:
"Никогда".
И сказал я, вздрогнув снова:
"Верно молвить это слово
"Научил его хозяин
в дни тяжелые, когда
"Он преследуем был Роком,
и в несчастьи одиноком,
"Вместо песни лебединой,
в эти долгие года
"Для него был стон единый
в эти грустные года -
Никогда, - уж больше
никогда!"
Так я думал и невольно
улыбнулся, как ни больно.
Повернул тихонько кресло
к бюсту бледному, туда,
Где был Ворон, погрузился
в бархат кресел и забылся...
"Страшный Ворон, мой ужасный
гость, -подумал я тогда-
"Страшный, древний Ворон, горе
возвещающий всегда,
Что же значит крик твой:
"Никогда"?
Угадать стараюсь тщетно;
смотрит Ворон безответно.
Свой горящий взор мне в сердце
заронил он навсегда.
И в раздумьи над загадкой,
я поник в дремоте сладкой
Головой на бархат, лампой
озаренный. Никогда
На лиловый бархат кресел,
как в счастливые года,
Ей уж не склоняться-
никогда!