Вероятно, это пассажирский состав, идущий вдоль берёзовых рощ так долго, словно всё время по почётному кругу. Спальный вагон, первое купе. На столике лежит открытый блокнот, багаж на месте. Кто-то вышел буквально минуту назад и наверняка постарается вернуться до того, как остынет кофе в чашке. Мизансцена ясна, но невольно взгляд обращается к исписанному тяжёлому блокноту. Шуршащие листы, пляска нарисованных чёртиков на уголках.
***
Лист первый. Зима.
(на полях нарисованы всё больше стрелы и зигзаги, знаки вопроса – как знаки разочарования).
Начало положено, я купила на станции синий блокнот с восхитительно плотными листами. Путешествие моё предполагает размышления, а чтобы осмыслить для меня лучше всего написать это. Максимально распланированное путешествие, этакий хадж. Двенадцать билетов, двенадцать поездок в произвольных направлениях, единственно согласно удобству пересадок. Я ни от чего не убегаю, напротив – пытаюсь найти.
Можно долго рассказывать, о чём я собираюсь писать и о чём не собираюсь. Чтобы потом с неизменным удовольствием нарушать все предположения. Я хочу рассказать о том прекрасном, что может произойти в этих дорожных историях.

Ставрополь – Новороссийск.
Выехала из Ставрополя. Деньги на дорогу и на первое время. Приеду, разберусь на месте, что такого может ещё случиться? Уехала сразу после похорон. А что мне делать в твоём городе теперь? Ну да, в Новороссийске тоже нечего, но там меня совершенно и безнаказанно никто не знает, я не знаю никого. Для меня там ничья земля. Сейчас я закажу чай, печенье и начну писать, почему с самого начала было слишком поздно.

1.
Все мы горазды придумывать себе иллюзии. Есть среди них самые живучие, самые лелеемые. Моя любимая иллюзия - что я не умею любить. Я тщательно оберегаю это заблуждение от возможных посягательств извне. Что позволяет мне сохранять относительное спокойствие и благополучно отметать всевозможные дружеские подозрения. Равновесие это весьма неустойчиво, друг мой, ты должен прекрасно это понимать, в любой момент человек, балансирующий на этом лезвии, может упасть. Тогда появятся три варианта: свалиться в одну сторону, признав поражение на всех фронтах и утопиться в этой любви, по сути, потеряв себя, как человека способного к рассудительным действиям. Просто из-за того, что рухнут ограничения, сдерживавшие его так долго. Это признание того, что твой мир в другом человеке. Во-вторых, возможно впасть в другую крайность - замкнуться на себе и в себе, полюбить себя или возненавидеть (в данном случае неважно, важна интенсивность эмоций), это признание что весь мир в тебе самом. Кстати это преображение угрожает сделать человека поверхностным. В-третьих, мой любимый случай, можно упасть аккурат на остро наточенное лезвие, которое разрежет тебя в зависимости от того, как ты грохнулся. Хреновая штука.
Мысли о том, что я никого не люблю и не умею, обычно выходят из размышлений о том, что, если вдуматься, я люблю абсолютно всех, кого выбрала. Дружба и любовь не дифференцируются. Я люблю всех, кого посчитала другом. У меня есть смысл жизни, мне незачем искать его в другом человеке. Поэтому у меня есть все, а не кто-то единственный. Но не означает ли это, что у меня нет никого?
Всё, все эти трогательные отношения, вся эта надежда на лучшую жизнь стоят у меня поперёк горла, когда мне начинает казаться, будто я делаю это по обязанности. Я не буду чувствовать себя виноватой больше чем сейчас всё равно. Тем более что даже обвинить меня в чём-то таком, что действительно может задеть, уже некому. Немного надоело соответствовать ожиданиям. Ожиданиям кого угодно, кроме самой себя. Уезжая, я обманула людей, которые надеялись на меня. Они не понимали, что остаться я не в силах. Оставаться и ничего не делать во имя людей или бежать вперёд во имя Человека?
2.
Итак, поскольку я понятия не имею с чего начинать историю жизни моей или ещё чьей-то. Поэтому расскажу о доверии. Надеюсь, ничьи ожидания не обмануты. Ибо, если так, с прискорбием сообщаю, что мне на это наплевать. Многим ли на свете ты доверял? Так, чтобы абсолютно, так чтобы ты мог им сказать то, самое стыдное, что можно вспомнить. Есть на свете несколько человек, которым я могу кое-что доверить, кое-что, не всё. Есть на свете девушка, назовём её Алёна, я ей доверяю. Так, как живое существо, подобное мне может доверять кому-то другому. Так же и она мне. И именно поэтому есть то, что я сказать ей не могу. Не могу доверить самую страшную тайну. Ложь сочится из уголков глаз, когда мы касаемся этой темы в разговоре. Возможно это часть мироустройства, самые страшные тайны остаются таковыми, покуда они не высказаны.
Кому-то я доверю свои мечты, кому-то свои проблемы. Никому - моё истинное отношение к вещам, людям и событиям. Только тебе, когда-то, невероятный читатель потенциально сгоревшего листа. Потому что здесь это не имеет значения. Кстати, в Японии считают, что сгоревшая вещь поступает во владение мёртвым. Я горю уже давно.
Каждый день что-то замалчивается, что-то заулыбивается. прости мне моё неумелое словотворчество, я пытаюсь обозначить то состояние, когда готовность вспылить, расплакаться, разорвать превращается в улыбку, кстати, довольно искреннюю со стороны. Самоирония, четыре раза её через коромысло.
Устала я улыбаться, сводя уголки губ так, чтобы оскал стал похож на улыбку. Меня это пугает, это опустошает, это выпивает (можно безо льда).
Моё доверие весьма своеобразно, я доверяю человеку, если моё отражение, которое я вижу в его глазах, меня не пугает и не отталкивает. Тем более если оно мне нравится. Но и ему я не доверю главного, и ему я солгу. Сколько бы времени не прошло, ничего не изменится. Что время делает с людьми, ну или, что мы делаем с ним?
3.
Я трачу время, я безбожно трачу время своей жизни. Вот только сейчас сию секунду я поступаю правильно, хоть и безумно. Сочтёмся. Я понимаю, почему оно меняет меня, мстит мне - я ужасно с ним обращаюсь. Моё время - это ожидание. Это пренебрежение. Ранее, когда я жила в городе полном людей ожидавших моего внимания, я проводила почти всё время с моими лучшими подругами, двумя сёстрами. Нам необязательно что-то делать вместе было, мы просто проводили время, мы круглые сутки были рядом. При этом я не чувствовала себя убийцей, человеком, который убил время. Возникали сожаления, что ничего не происходит, что банк до сих пор не ограблен нами, но убийцей я себя не чувствовала. Потом всё было по-другому: мы вроде бы славно, похоже проводили время, но ощущение, что я соучастник преступления века, меня не покидало. Мне время от времени виделись вместо нас чудовища, вроде лангольеров, хронофаги, пожиратели времени. Мои кости трещали, мне говорили - "Останься ещё немного и ещё". - И я оставалась. При этом плёнка беспокойства становилась всё более плотной. Я - убийца, виновна в бездействии, попустительстве. Нужно было пережить смерть, чтобы понять. Время удаляется от нас с бесконечно постоянной скоростью в произвольном пространстве. А я бегу, чтобы догнать одну его точку, зная, что это невозможно, но надеясь. Исправить ошибки, загладить вину. В конце, в том самом конце, я хочу спокойно смотреть в глаза старику Время, брать за юно-старческую руку и гладить пальцы, легонько целуя их подушечки. А не осыпаться песком перемолотых костей с его крепких острых зубов.