[215x262]
Sonya-ko тут говорила о ностальгии... И я вспомнила её - первого поэта, чьи стихи меня действительно задели. Мне было лет 14, когда мама принесла малюсенький сборник Зинаиды Гиппиус. Что было, нужно заметить, весьма странно - моих родителей творчество Гиппиус никогда не трогало, как вобщем-то довольно многих: ещё А.Блок писал о том, что её стихи очень тяжело любить (правда, потом добавлял: "и забыть тяжело"). Да, и меня сегодняшнюю её произведения скорее трогают "по-старой памяти", будоражат какие-то воспоминания, но новых эмоций уже не рождают. А ведь раньше творчество Гиппиус было способно довести до слез...

КРИК

Изнемогаю от усталости,
   Душа изранена, в крови...
Ужели нет над нами жалости,
   Ужель над нами нет любви?

Мы исполняем волю строгую,
   Как тени, тихо, без следа,
Неумолимою дорогою
   Идем - неведомо куда.

И ноша жизни, ноша крестная.
   Чем далее, тем тяжелей...
И ждет кончина неизвестная
   У вечно запертых дверей.

Без ропота, без удивления
   Мы делаем, что хочет Бог.
Он создал нас без вдохновения
   И полюбить, создав, не мог.

Мы падаем, толпа бессильная,
   Бессильно веря в чудеса,
А сверху, как плита могильная,
   Слепые давят небеса.

1896

ОНА

В своей бессовестной и жалкой низости,
Она как пыль сера, как прах земной.
И умираю я от этой близости,
От неразрывности ее со мной.

Она шершавая, она колючая,
Она холодная, она змея.
Меня изранила противно-жгучая
Ее коленчатая чешуя.

О, если б острое почуял жало я!
Неповоротлива, тупа, тиха.
Такая тяжкая, такая вялая,
И нет к ней доступа - она глуха.

Своими кольцами она, упорная,
Ко мне ласкается, меня душа.
И эта мертвая, и эта черная,
И эта страшная - моя душа!

1905

МЕЖДУ

                Д.Философову
На лунном небе чернеют ветки...
Внизу чуть слышно шуршит поток.
А я качаюсь в воздушной сетке,
Земле и небу равно далек.

Внизу - страданье, вверху - забавы.
И боль, и радость - мне тяжелы.
Как дети, тучки тонки, кудрявы...
Как звери, люди жалки и злы.

Людей мне жалко, детей мне стыдно,
Здесь - не поверят, там - не поймут.
Внизу мне горько, вверху - обидно...
И вот я в сетке - ни там, ни тут.

Живите, люди! Играйте, детки!
На все, качаясь, твержу я "нет"...
Одно мне страшно: качаясь в сетке,
Как встречу теплый, земной рассвет?

А пар рассветный, живой и редкий,
Внизу рождаясь, встает, встает...
Ужель до солнца останусь в сетке?
Я знаю, солнце - меня сожжет.

1905

ДЬЯВОЛЕНОК

Мне повстречался дьяволенок,
Худой и щуплый - как комар.
Он телом был совсем ребенок,
Лицом же дик: остер и стар.

Шел дождь... Дрожит, темнеет тело,
Намокла всклоченная шерсть...
И я подумал: эко дело!
Ведь тоже мерзнет. Тоже персть.

Твердят: любовь, любовь! Не знаю.
Не слышно что-то. Не видал.
Вот жалость... Жалость понимаю.
И дьяволенка я поймал.

Пойдем, детеныш! Хочешь греться?
Не бойся, шерстку не ерошь.
Что тут на улице тереться?
Дам детке сахару... Пойдешь?

А он вдруг эдак сочно, зычно,
Мужским, ласкающим баском
(Признаться - даже неприлично
И жутко было это в нем) -

Пророкотал: "Что сахар? Глупо.
Я, сладкий, сахару не ем.
Давай телятинки да супа...
Уж я пойду к тебе - совсем".

Он разозлил меня бахвальством...
А я хотел еще помочь!
Да ну тебя с твоим нахальством!
И не спеша пошел я прочь.

Но он заморщился и тонко
Захрюкал... Смотрит, как больной...
Опять мне жаль... И дьяволенка
Тащу, трудясь, к себе домой.

Смотрю при лампе: дохлый, гадкий,
Не то дитя, не то старик.
И все твердит: "Я сладкий, сладкий..."
Оставил я его. Привык.

И даже как-то с дьяволенком
Совсем сжился я наконец.
Он в полдень прыгает козленком,
Под вечер - темен, как мертвец.

То ходит гоголем-мужчиной,
То вьется бабой вкруг меня,
А если дождик - пахнет псиной
И шерстку лижет у огня.

Я прежде всем себя тревожил:
Хотел того, мечтал о том...
А с ним мой дом... не то, что ожил,
Но затянулся, как пушком.

Безрадостно-благополучно,
И нежно-сонно, и темно...
Мне с дьяволенком сладко-скучно...
Дитя, старик,- не все ль равно?

Такой смешной он, мягкий, хлипкий,
Как разлагающийся гриб.
Такой он цепкий, сладкий, липкий,
Все липнул, липнул - и прилип.

И оба стали мы - едины.
Уж я не с ним - я в нем, я в нем!
Я сам в ненастье пахну псиной
И шерсть лижу перед огнем...

Декабрь 1906, Париж