ЗАКЛИНАНИЕ

...и заклинаю: остерегайтесь
выходить на болото в ночное время,
когда силы зла властвуют безраздельно.
("Собака Баскервилей", пер.Н.Волжиной)

Не ангел я, но врать не буду:
Земля ничья, ходи повсюду.
Везде узришь простор вольготный.
Чуждайся лишь тропы болотной.

Она для хилых - смерти злей.
Не в наших силах ладить с ней.

Любой из нас на ней бесславно
Погибнет враз, а ты - подавно.
Не там свернёшь, фонарь уронишь,
Тонуть начнёшь - и весь утонешь.

Беги оттуда, робок, нем.
Иначе худо будет всем.

Ходи, где зной тяжёл, как бездна.
Ходи, не стой, тебе полезно.
Ходи, где снег блестит жемчужно.
Ты человек, тебе не чуждо.
Ходи, где лён, ходи, где маки.
Ходи с бубён, ходи во фраке.
Сердца буди порой дремотной.
Но не ходи тропой болотной.

В аэроплан залезь не глядя.
Начни роман со слов "Мой дядя".
Луди, паяй, чуди безбожно.
Но не гуляй, куда не можно.

Главней запрета в мире нет.
Уверуй в это с юных лет.

Не презирай ни Альп, ни Кента.
Обшарь Китай, вернись в Сорренто.
Мадридский двор смени на скотный.
Но дай отпор тропе болотной.

Честное слово, только так.
Спроси любого, скажет всяк.

Никто не враг твоей свободе.
На твой очаг ничто в природе
Воды не льёт в ущерб горенью
И не зовёт тебя к смиренью.
Наоборот - очнись, развейся,
Возьми расчёт, влюбись, напейся,
Рискуй добром, теряй здоровье -
Всё при одном простом условье...

Но ты, ни в грош его не ставя,
Опять идёшь, куда не вправе:
Среди трясин, во мгле болотной,
Совсем один, как зверь голодный.

Чуме подобный, злобный зверь.
Антропофобный, злобный зверь.
На всё способный, злобный зверь.





ПЕСНЯ РЫБАКОВ ФЛОРИДЫ


По нам - хоть реки вспять,
На все нам начихать,
На вечный дух и на бренную плоть.
Флорида нам не мать
И даже не мачеха,
Земля - не дом, президент - не Господь.

Разверзлись хляби в небе,
И дождь чередит,
А ветер снасти перепутал нам опять.
Но спи спокойно, беби!
Вся жизнь впереди,
И непонятно, зачем горевать.

Все неудачи сплошь,
Мильон потов за грош,
Трудись, как хошь, а живешь ты - как рвань.
Но мы попьем пивка,
И станет жизнь легка,
Хоть здесь и пиво, разумеется,дрянь.

Ты, о насущном хлебе
Мечта, уйди
За горизонт, за миражи и за морскую гладь.
Но спи спокойно, беби!
Вся жизнь впереди,
И непонятно, зачем горевать.

Мы рыбу ловим здесь,
У нас работа есть,
И слава Богу, смотри веселей!
Беда нас трогала,
Мы жили впроголодь,
Но все же многих других не хужей.

А в мире столько злости,
Аж леденеют кости!
Так подадим друг другу руки и споем, споем!
А в море столько нефти -
Утопиться негде,
И слава Богу - еще поживем!

И зеленый рассвет обнажает зеленый
Мексиканский залив, и зеленый туман
Застилает нам очи. И в утренний час
Мы, обнявшись, стоим, ни о чем не жалея.
С неба льется вода, и вода океана
Пополняет дождем свой несметный запас.

И мил нам этот жребий
И простор в груди.
А сын проснется, подрастет и не оставит мать.
Так спи спокойно, беби,
Вся жизнь впереди!
И непонятно, зачем горевать.




Щ И Т И М Е Ч (1985)


Казалось мне, что так велел весь мир, весь мир, весь мир,
Когда впервые я надел мундир, мундир, мундир.
Занятий ратных быть среди за честь почел, почел,
И мне весь мир сказал: "Иди!". И я пошел, пошел.

И был я смел, покуда прав, а прав,покуда жив.
А если что, читал устав, а там - курсив, курсив.
И был курсив прочней миров, и бил сильней речей,
И я забыл и отчий кров, и свет твоих очей.

Когда свистел мой тяжкий бич, вперед брели быки,
Когда гремел мой ратный клич, в поход текли полки.
Едва я в сторону огня протягивал ладонь,
Как все молились на меня и шли за мной в огонь.

А я носил мундир, мундир и был красив, красив,
А если так - за мной весь мир, а если что - курсив.
А истина - она одна, одна - в огне, в огне.
А если пуля суждена - она не мне, не мне.

Так думал я, в дожде свинца не отвернув лица, -
Не будет этому конца. И не было конца.
И мой солдат вперед, вперед кидался под прицел,
И знал,что он умрет, умрет, а я останусь цел.

Меня осколок пощадит, помилует картечь,
Ведь мне весь мир доверил щит и меч, и меч, и меч.
И клич звенел, и полк шагал, и я, других затмив,
Шагал и пел, я миф слагал, а в нем - курсив, курсив.

Когда ж и мне свинца кусок попал в висок, в висок,
Я молча лег в песок,в песок и встать не смог, не смог.
А щит и меч схватил другой и полк повел вперед.
Но ведал он, что смерть с клюкой вослед за ним идет.

Какое знамя ни развей и форму ни надень,
Не отдалишь свиданья с ней ни на век, ни на день.
Ни грозный меч, ни яркий шелк от смерти не спасет -
Так думал полк, мой храбрый полк, и шел себе вперед.

Шакал могилу раскопал, останки слопал гриф,
Буран страницы разметал, жара сожгла курсив.
Один мундир лежит, забыт. Лежит, забыт и сир.
Весь мир глядит - мундир лежит. Подумаешь, мундир.






* * *

Южный ветер. Дальний путь. Разменяйте сдачу.
Мы вернемся в этот край только через год.
Гавань милую свою покидая, плачу -
Кто там скажет, через год что произойдет?

Кто родится, кто умрет... А почем я знаю?
Что случится, чья возьмет, кто король, кто шут?
Чьи останки заберет колыбель земная,
Чьи обломки по морям ветры повлекут?

...Все, конечно, пустяки, чехарда и шалость.
Эту песню я пою тоже просто так.
В этой песне все сплелось, все перемешалось,
И смешит меня чуть-чуть ваша простота.

Я увижу пики гор, льдов Гренландских саван,
Зелень джунглей, гладь пустынь, прелести саванн -
Я забуду навсегда дорогую гавань,
Запивая коньяком аромат "гаван".

Вот тогда-то вы, друзья, встаньте и постойте.
И подумайте, а что там будет через год!
Вот тогда-то вы, друзья, эту песню спойте,
И ко мне ее печаль ветер донесет.

Я услышу тихий стон сгорбленных атлантов,
Клики чаек, вечный плач брошенных и вдов,
Хрипы тощих лошадей, толстых маркитантов -
Все сольется для меня во единый вздох.

И пойму,что вышел срок - возвращайся, странник!
Где-то мир, а где-то дом, сад и сыновья.
И кому-то где-то там нужен некий странный,
Вздорный милый человек. Вот такой, как я.

Что там будет через год? Что там через триста?
Я, быть может, не вернусь. Песенка проста.
Но пусть, за ради Бога, ждет меня дорогая пристань,
И в молитве помянут женские уста.






КИБИТКА

Все скрылось, отошло, и больше не начнется.
Роман и есть роман, в нем все как надлежит.
Кибитка вдаль бежит, пыль вьется, сердце бьется,
Дыхание твое дрожит, дрожит, дрожит.

И проку нет врагам обшаривать дорогу,
Им нас не отыскать средь тьмы и тишины.
Ведь мы теперь видны, должно быть, только Богу.
А, может, и ему - видны, да не нужны.

А где-то позади за далью и за пылью
Остался край чудес. Там человек решил,
Что он рожден затем, чтоб сказку сделать былью.
Так человек решил. Да, видно, поспешил.

И сказку выбрал он с печальною развязкой
И призрачное зло в реальность обратил.
Теперь бы эту быль обратно сделать сказкой,
Да слишком много дел, и слишком мало сил.

А мы все мчимся вдаль, печаль превозмогая,
Как будто ничего еще не решено,
Как будто жизнь прожив и все-таки не зная,
Что истина, что нет, что свято, что грешно.

И бесконечен путь, и далека расплата.
Уходит прочь недуг, приходит забытье.
И для меня теперь так истинно, так свято
Чуть слышное в ночи дыхание твое.





ВСЕ РАВНО НЕ ПО СЕБЕ (1984)

Такие ясные глаза нас от печали и сомнений ограждают,
Такие честные слова нам говорят, что не поверить мудрено,
Такие громкие дела нам предстоят, такие лавры ожидают,
Такая слава и хвала!.. А все равно не по себе, а все равно...

И ведь ничто не задевает самолюбия, достоинства и чести,
Спокойна совесть, и ее не омрачает ни единое пятно.
Все преступления давно совершены, и все блюстители на месте,
И совершали их не мы... А все равно не по себе, а все равно...

Идет парад, и карнавал, и маскарад, и всенародная потеха,
Горят бенгальские огни, повсюду танцы и шампанское вино.
И ни малейшая опасность, ни препона, ни преграда, ни помеха
Не угрожают торжеству... А все равно не по себе, а все равно...

И вот исчезла суета, и мы достигли абсолютного покоя
И, позабывши обо всем, произнесли благодарение судьбе.
Но поступь времени, вращение Земли, движенье звезд и все такое -
Не исчезает никуда, оно всегда, и нам всегда не по себе.

Над суеверьями хохочем до поры, покуда нет дурного знака,
А чуть дорогу кто-нибудь перебежал, так уж и больше не смешно.
И хоть не черная она, а голубая, и не кошка, а собака,
А все равно не по себе, а все равно не по себе, а все равно...





ПРОЩАЛЬНАЯ II


Вчера, и сегодня, и завтра, и после, почти незаметно,
Всегда неизменно, почти не начавшись, кончаются сроки.
Суда уплывают, почти не дождавшись попутного ветра.
В далекие дали они уплывают, почти не разведав
счастливой дороги.

Они исчезают, становятся сказкой, становятся пылью.
Но долгое время мне видятся в дымке их белые крылья.


Вчера, и сегодня, и завтра, и после, покуда живется,
До синего неба, до самого края, до цели заветной,
Всегда неизменно, куда - неизвестно, покуда плывется,
Плывите-плывите!.. А я вам желаю счастливой дороги,
попутного ветра!

И пусть вас почаще обходят ненастья, и бури жалеют,
И пусть ваши крылья все выше взлетают, все ярче белеют.


Мы свиделись с вами в гостях у какого-то странного века,
И нынче меж нами обряды, обеты, законы, запреты...
Мы были чужими, мы стали друзьями... Попутного ветра!
И пусть вас минуют жестокие штормы, подводные камни
и прочие беды!

Плывите-плывите, и пусть ничего не осталось в залоге.
Мы были друзьями, мы стали чужими... Счастливой дороги!


И пусть разделяет нас время, и даже - различная вера.
Но где-то в тумане, в той дымке, где с небом сливается море,
Быть может, однажды, внезапно дождавшись попутного ветра,
По странным законам, по вечным законам, мы встретимся снова,
мы свидимся вскоре...

Мы встретимся с вами, мы были чужими, мы были друзьями...
Счастливой дороги!
Плывите-плывите, мы станем другими, мы встретимся с вами...
Попутного ветра!..







ТРУБАЧ (1986)

- Ах, ну почему наши дела так унылы?
Как вольно дышать мы бы с тобою могли!
Но - где-то опять некие грозные силы
Бьют по небесам из артиллерий Земли.

- Да, может и так, но торопиться не надо.
Что ни говори, неба не ранишь мечом.
Как ни голосит, как ни ревёт канонада,
Тут - сколько ни бей, всё небесам нипочём.

- Ах, я бы не клял этот удел окаянный,
Но - ты посмотри, как выезжает на плац
Он, наш командир, наш генерал безымянный,
Ах, этот палач, этот подлец и паяц!

- Брось! Он ни хулы, ни похвалы не достоин.
Да, он на коне, только не стоит спешить.
Он не Бонапарт, он даже вовсе не воин,
Он - лишь человек, что же он волен решить?

- Но - вот и опять слёз наших ветер не вытер.
Мы побеждены, мой одинокий трубач!
Ты ж невозмутим, ты горделив, как Юпитер.
Что тешит тебя в этом дыму неудач?

- Я здесь никакой неудачи не вижу.
Будь хоть трубачом, хоть Бонапартом зовись.
Я ни от чего, ни от кого не завишу.
Встань, делай как я, ни от кого не завись!

И, что бы ни плёл, куда бы ни вёл воевода,
Жди, сколько воды, сколько беды утечёт.
Знай, всё победят только лишь честь и свобода.
Да, только они, всё остальное - не в счёт...






КОНИ В ВАГОНЕ (1985)


И в штилях, и в штормах, и в тризнах, и в войнах
Все видится мне - то ли явь, то ли сон,
Как будто загнали коней моих вольных
Сначала в загон, а затем и в вагон,
И медленно, с лязгом, под крики конвойных
Тяжелый состав начинает разгон.

Крылатые кони под грохот состава
Сложили прекрасные крылья свои.
Уснувшая стая вздыхает устало,
Под грохот состава летя в забытьи.
Плененные птицы, летучее стадо,
Крылатый табун - это годы мои.

Какие их прежде ласкали ладони!
А нынче засады в пути сторожат.
Не дремлют стрелки,только вольные кони
Не слышат, не видят, не ведают - спят,
Влачатся, влекутся в летящем вагоне,
И снится им, что они сами летят.

И кажется им, что не будет ни крови,
Ни грома, ни дыма, ни новой войны.
Ах, вольные кони из дальней любови!
Ах, быстрые птицы из давней весны!
Скачите, скачите... Стрелки наготове.
Летите, летите... Курки взведены...





АЛЛИЛУЙЯ


Помнишь, как оно бывало?
Всё горело, всё светилось,
Утром солнце как вставало,
Так до ночи не садилось.
А когда оно садилось.
Ты звонила мне и пела:
"Приходи, мол, сделай милость,
Расскажи, что солнце село..."
И бежал я, спотыкаясь,
И хмелел от поцелуя,
И обратно брёл, шатаясь,
Напевая "аллилуйя".
Шёл к приятелю и другу,
С корабля на бал, и с бала
На корабль, - и так по кругу,
Без конца и без начала.

На секунды рассыпаясь,
Как на искры фейерверка,
Жизнь текла, переливаясь,
Как цыганская венгерка.
Круг за кругом, честь по чести,
Ни почётно, ни позорно...
Но в одном прекрасном месте
Оказался круг разорван.
И в лицо мне чёрный ветер
Загудел, нещадно дуя.
А я даже не ответил,
Напевая "аллилуйя".
Сквозь немыслимую вьюгу,
Через жуткую позёмку,
Я летел себе по кругу
И не знал, что он разомкнут.

Лишь у самого разрыва
Я неладное заметил
И воскликнул: "Что за диво!"
Но движенья не замедлил.
Я недоброе почуял,
И бессмысленно, но грозно
Прошептал я "аллилуйя",
Да уж это было поздно.
Те всемирные теченья,
Те всесильные потоки,
Что диктуют направленья
И указывают сроки,
Управляя каждым шагом,
Повели меня, погнали
Фантастическим зигзагом
По неведомой спирали.

И до нынешнего часа,
До последнего предела
Я на круг не возвращался,
Но я помню, как ты пела.
И уж если возвращенье
Совершить судьба заставит,
Пусть меня моё мгновенье
У дверей твоих застанет.
Неприкаянный и лишний,
Окажусь я у истока.
И пускай тогда Всевышний
Приберёт меня до срока.
А покуда ветер встречный
Всё безумствует, лютуя,
Аллилуйя, свет мой млечный!
Аллилуйя, аллилуйя...





ДРУГАЯ ЖИЗНЬ

Другая жизнь в цвету. В ином цвету, чем тот,
что цвел до сей поры и ныне - все цветет.
Не просто взгляд другой при внешнем сходстве лиц -
другая как бы связь волокон, ткань частиц.
В декоративный плющ витой чугун вплетен.
На вековой скамье - в восьми томах Платон.
Складной, без дров, очаг - наивный враг зимы...
Итак, при чем тут мы?

Другая жизнь в цвету. В цвету не прежнем, нет,
ни даже в нынешнем. А в новом, что грядет.
Но ты уже жива. Ты в световой поток
уже вошла, и он сменяет свой виток.
Какой-то новый знак ты подаешь рукой,
на ней не тот браслет, на нем узор другой.
Его я знать не мог, но вздрогнул - почему?
В свой срок пойму...

Итак, другая жизнь, в другом ряду планет.
Она же - взгляд извне, не меньше чем сквозь цвет.
И вместе с тем она - не больше чем простой
литературный трюк, шарада, звук пустой.
В восьми частях роман из односложных слов.
Чугун пустил ростки, очаг горит без дров,
Платон нейдет на ум, рука дрожит в руке...
Warum, pourquoi, perche?

В свой срок поймешь и ты, что вплетена, как я,
в милетский говор ос, в аркадский звон ручья.
Меж изогнувших мост разновеликих свай -
"Да это рай земной", - ты скажешь. Нет, не рай.
Скорей, другая жизнь, где ос убьет зима,
где нас убьет любовь, потом умрет сама,
вода убьет - не то преломит - стать вещей...
Но кто убьет ручей?

В его поток войти, как в световой поток,
и согласиться с ним придется нам в свой срок.
И ужаснуться, вняв (хоть и не вдруг, не враз),
как изменился мир, пока он был вне нас.





ФОНТАНКА (1992)

Вместо того, чтоб гнить в глуши,
дыры латать, считать гроши,
можно, пожалуй, шутки ради
что-нибудь сделать от души.

Во изумленье стад земных,
пастырей их и всех иных,
скажем, начать с высот астральных,
благо рукой подать до них.

Сев на каком-нибудь плато,
небо измерить от и до
и заключить, что звездочеты
врали веками черт-те что.

Или в пробирке, как в саду,
вырастить новую еду -
и применять взамен обычной
или с обычной наряду.

Также не вредно, ясным днем
междоусобный слыша гром,
в планы враждующих проникнуть
телепатическим путем.

А уж разведав что к чему,
кровопролитную чуму
предотвратить - и с гордым видом
за шпионаж пойти в тюрьму.

Или уж впрямь, назло властям,
по городам и областям
тронуться маршем, раздавая
каждому по потребностям:

вот тебе, бабка, Юрьев день,
вот тебе, шапка, твой бекрень,
вот тебе, друг степей и джунглей,
твой бюллетень, пельмень, женьшень...

Горе лишь в том, что друг степей
счастье свое сочтет скорей
чудом каких-то сил надмирных,
нежели доблести моей.

Наоборот, чуть где какой
неурожай, разбой, застой -
всякий решит, что будь он проклят,
если не я тому виной.

Вот, например, не так давно
шторм небывалый, как в кино,
снес, понимаешь, Нидерланды,
прямо вот напрочь смыл на дно.

И, натурально, все вокруг
сразу, едва прошел испуг,
хором сочли каприз Нептуна
делом моих несчастных рук.

Я же про этот шторм и шквал
ведать не ведал, знать не знал.
Я в это время по Фонтанке
в белой рубашечке гулял.

В левой руке моей была
провинциалка из села.
В правой руке моей фиалка
благоухала и цвела.




СТИХИ О ПРЕКРАСНОЙ ДАМЕ (1990)

Для тех несчастных, кто словом первым
И первым взглядом твоим сражен,
Ты есть, была и пребудешь перлом,
Женой нежнейшей из нежных жен.

В округе всяк, не щадя усилий,
Трубит, как дивны твои черты...
Но я-то знаю, что меж рептилий
Опасней нет существа, чем ты.

Под нежным шелком, сквозь дым фасона,
Свиваясь в кольца, как напоказ,
Блистает туловище дракона!
Но этот блеск не для третьих глаз.

Для третьих глаз - ты в нарядной блузке
Сидишь изящно, глядишь светло,
Читая что-нибудь по-французски,
К примеру, Шодерло де Лакло...

Не только зубы, но также десны
И даже губы твои, клянусь,
Столь кровожадны и смертоносны,
Что я и сам иногда боюсь.

И тем смешней слепота, с какою
Очередной обреченный франт,
Рисуясь, точется пред тобою,
Как дрессированный элефант.

Отмечен смертью любой, кто страстью
К тебе охвачен, любовь моя!
Однако, к счастью или к несчастью,
Об этом знаю один лишь я.

А я не выдам, не беспокойся.
Чем навлекать на себя грозу,
Уж лучше сам, развернувши кольца,
Прощусь - и в логово уползу.





СЕЗОН ДОЖДЕЙ

Юго-Восток - ненастная страна.
Сезон дождей здесь тянется полгода,
И день за днем, с восхода до восхода,
Лишь непогода царствует одна.
Вот и теперь - медлительный поток
Сошел с небес, томительно нахлынул,
Все изменил, все сдвинул, опрокинул
И поглотил страну Юго-Восток.
Теченье вод, бескрайний караван,
Не разобрать, где дно, а где поверхность...
Сезон дождей в смятение поверг нас,
Затеяв свой унылый балаган.
Далекий город облик корабля
Приобретает в этой непогоде.
Но там никто по палубам не ходит
И не стоит на вахте у руля.

Матросы спят, им горе не беда.
В сезон дождей предписано уставом
Все время спать, прикинувшись усталым...
Корабль дымит, но с места - никуда.
Так, вероятно, греческий чудак -
Силач-атлант, прикинувшись бессонным,
Стоит и спит под небом невесомым,
Но напрягает мышцы - просто так.
И лишь мой дом - в пустыне, как монах,
На полпути меж Югом и Востоком -
Плывет один, открытый всем потокам,
Челном бесхозным путаясь в волнах.
Плыви, мой челн! Привыкни ко всему,
Держись легко, скользи неторопливо.
Но встречным всем рассказывай правдиво,
Как одиноко в море одному...





БАЛАГАН

В одних садах цветёт миндаль, в других метёт метель.
В одних краях ещё февраль, в других уже апрель.
Проходит время, вечный счёт, год за год, век за век,
Во всём - его неспешный ход, его кромешный бег.
В году на радость и печаль по двадцать пять недель.
Мне двадцать пять недель - февраль, и двадцать пять - апрель.
По двадцать пять недель в туман уходит счёт векам.
Летит мой звонкий балаган куда-то к облакам.

Летит и в холод и в жару, и в гром, и в тишину.
А я не знаю, как живу, не знаю, чем живу.
Не понимаю, как творю, не знаю, что творю.
Я только знаю, что горю и, видимо, сгорю.
В одних краях - рассветный хлад, в других - закатный чад.
В одних домах ещё не спят, в других уже не спят.
То здесь, то там гремит рояль, гудит виолончель.
И двадцать пять недель - февраль, и двадцать пять - апрель.

Вели мне, Боже, всё стерпеть. Но сердцу не вели.
Оно хранит уже теперь все горести Земли.
И разорваться может враз, и разлететься врозь.
Оно уже теперь, сейчас - почти разорвалось.
Мой долгий путь, мой дальний дом! Великая река -
Моя дорога! И кругом - одни лишь облака.
Такая мгла, такая даль, такая карусель...
И двадцать пять недель - февраль, и двадцать пять - апрель.

И сквозь томительный дурман, по зыбким берегам
Летит мой звонкий балаган куда-то к облакам.





ВОСТОЧНЫЙ РОМАНС

Моим словам едва ты внемлешь,
Тебе в них чудится капкан,
Меж тем их сладостный обман
Изящен,полон волшебства,и тем лишь
Они правдивы, как Коран.

Зачем выдумывать причину,
Искать ростки грядущих ссор?
Все не теперь, и значит - вздор.
Скорей,чем я тебя покину,
Сойдут снега с высоких гор.

Ликуй привычно и беспечно,
Забыв сомненья, бросив страх.
Покуда снег лежит в горах,
Всё безгранично, безупречно, вечно
На этих диких берегах.

Не знает зим, не видит мора
Твоя безбедная страна.
Моя же бедная страна
Настолько далека от моря,
Что и не помню, где она...

И если дни мои проходят,
И близок час, и срок един,
Чужой земли приемный сын,
Исчезну я, но в путь меня проводят
Снега, сходящие с вершин.

Поток могучий всё сокроет,
Оденет в радужный туман,
Смешает с правдою обман,
От слез лицо твое омоет
И хлынет дальше в океан.





НОВЫЙ ГЕНИЙ

Неведомых значений ища в промозглой мгле,
Какой-то новый гений проходит по Земле.
Он движется бесстрашно, неузнанный пока.
Из времени в пространство течет его река.

Неясен и невзрачен еще его порыв,
Но час уже назначен, уже готов мотив.
Меж идолов пременных шаги его легки.
Но здравый соплеменник не даст ему руки.

Проходит новый гений среди земных сует.
Над ним неон и гелий струят прощальный свет.
Прохладой веет камень, соцветья льнут к лицу,
Но каждый встречный - Каин, и каждый шаг - к концу.

Из будущих сокровищ покуда - ни строки.
И ты, его сородич, не дашь ему руки.
И, сгорбившись от боли, он вдаль уйдет,скорбя,
Чтоб где-то в ратном поле погибнуть за тебя.

И вот, когда он канет, исчезнет,пропадет,
Когда его не станет, настанет твой черед.
Но поздний гром победный не вылечит обид.
Дневной светильник бледный жилья не озарит.

Сыщи вниманье паствы, и кайся, и кричи.
Пусть речи будут страстны и слезы горячи,
Ничто не шелохнется в тиши ночных орбит,
Слезам не отзовется, речей не повторит.





ЗАВЕЩАНИЕ БЕЗУМЦА


Спешите видеть: небывалый номер, зрелище, курьезный феномен!
Я, Имяреков, обыватель с виду, лирик, не противник перемен -
имею способ, не вставая с кресла, молча и с такой же простотой,
с какой дышу,
в устройство мира привносить добро и разум, совершенство и покой.
И привношу.

Уже немало результатов важных дал мой труд, а сколько еще даст!
Я снизил смертность, холода смягчил, улучшил очертанья государств.
Я поднял храмы, углубил колодцы, ночь укоротил, отправил вспять
десятки вьюг;
плюс медицина, просвещенье, транспорт - можно продолжать перечислять,
но недосуг.

Родимый город вправе спать спокойно, ибо я увел не только крыс,
Но также кошек - до единой, подчистую всех, и многих сам загрыз.
Теперь он смело, то есть город, может чувствовать себя как вольный рай
среди степей!
Ты слышишь, город? Нет, увы! Ты как всегда не слышишь. Ладно, почивай.
Дыши ровней...

Спешите видеть! Уникальный случай, новый, невозможный при царе!
Движеньем мысли я бужу окрестный сумрак, точно кочет на заре.
Я, мнемотехник, домосед завзятый, баловень, любитель серых дней
и теплых зим,
смещаю горы, времена дроблю и все одной фантазией своей,
ничем иным.

Но подождите: пробегут столетья, мир грядущий встанет к рычагам.
И мы посмотрим мне ли он свое спасибо скажет или же вот вам,
вам, президенты, ветераны партий, кормчие, гиганты или мне,
кто слаб и мал,
и в чьих твореньях надлежит к любому слову прибавлять частицу "не".
Я все сказал.






"ВОСТОЧНАЯ" ПЕСНЯ 2

Слушай, мальчик: нелегко мне,
Стерлись имена и сроки,
Я не помню
О Востоке.

Гаснет разум, уплывая
Легкой лодкой в сон полночный,
Забывая
Край восточный.

Пестрые картины меркнут,
Словно под вуалью одноцветной.
Яркие виденья ныне
Редко озаряют ночь мою...

Вот - рабыня в тронном зале.
Как ее, не помню, звали?
Зульфия ли?
Леила ли?

Вот - дворцовый маг-алхимик.
Что он из кувшина вытряс?
Желтый финик?
Красный цитрус?

Вот - звезда на чьем-то платье,
Вот - на серебре фазан двухвостый...
Губы дикаря на троне...
Капли чьей-то крови на клинке...

Слушай, мальчик, слушай нежно:
Ты не обделен Судьбою,
Даль безбрежна
Пред тобою.

Я в дорогу дам тебе лишь
Карту на пергамской коже.
Ты успеешь.
Ты моложе.

Съезди, разыщи в природе
Странный этот "ост", обратный "весту";
Выпей золотого неба,
Голубого дыма пригуби.

Всякий путник там познает
То, что испокон доныне
Подобает
Знать мужчине.

Там оценишь горечь праха,
Ревность друга, милость шаха...
Милость шаха -
Яд и плаха...

Там и только там мыслитель
Волен наяву постигнуть Вечность.
Ибо не умрет вовеки
То, что не рождалось никогда.

Мы увянем, нас остудит
Время - и возьмет могила;
Там же будет
Всё как было.

В зале тронном ты заметишь
Цитрус в колдовском кувшине,
Там же встретишь
Тень рабыни.

Там звезда тебе навстречу
Вспыхнет, и фазан на блюде каркнет,
Губы дикаря скривятся,
Кровь с железа наземь упадет...







1 9 9 5

В то время, как нефть на нуле, гниют семена,
Налоги растут не по дням, страна умирает,
Вы склонны к согласию с кем-то, кто уверяет,
Что худшей бедой была бы все же война.

Неправда! Война - это очень славная вещь!
Того же, кто вас заморочил иной программой,
Я видел! Он давеча шел по проспекту с дамой,
Ликом лоснясь, как вяленый лещ.

Помилуйте, нечто возможно с ним толковать?
Ведь он, чай, и формулы пороха знать не знает.
Гуляет с Мими своей - и пускай гуляет,
В кровать с ней, чай, норовит - и пускай в кровать, -

Нет, мало! Еще за мир, для чего невесть,
В том смысле шумит приватно или публично,
Что если зависело все от него бы лично,
Он бросил бы пить. И есть.

Отлично! Параноидально-радужный спектр!
Чуть повод, провозглашай, что солдат не мясо,
Что танки ходить не должны по земле ни часа!
Воскликнул - и вышел проветриться на проспект!..

А воин меж тем атакует, не трепеща,
А танки должны не ходить по земле, но ездить...
Молчать бы лещу цивильному! Ибо есть ведь
Где-то потрава и на леща.

Однажды он, пролечив головную боль
Полгода, с курорта скучного возвратится
И к милой Мими с мимозами разлетится -
Ан поздно, она не Мими уж, а Ми-Бемоль!

Кто с нею? Да хоть соседнего дома консьерж,
Зовут, предположим, Серж, лейтенант запаса...
Невкусно - однако рыба ты или мясо,
Голоден, сыт ли, а это - съешь!

И вот он, на все свои слезные ох и ах
Услышав в ответ негромкое "а пошел ты",
С позором плетется прочь, как мимоза желтый.
А воин ему навстречу на костылях:

Изранен, обезображен, судьба в клочки -
Но это - трагедия тигра, а не койота!
Завидный удел! И зря пресловутый "кто-то"
Гневно вперяет в меня зрачки.

Не стоит таращиться так, будто я - дебил,
Пресекший у вас на глазах девятнадцать жизней.
Мне просто иные лозунги ненавистней
Триады "прицелился, выстрелил и убил".

А гневному - добрый урок: нелепых знакомств
Не делай, пока санитар отвернулся влево -
Пойди вон, раскинь пасьянс, обработай древо,
Ляпни пару мазков на холст.

...А я здесь так и останусь играть в слова,
Губами водя, подобно опять же рыбе,
В кургузой больничной робе с пятном на сгибе
Второго, еще не порожнего рукава...





К СОРОКОНОЖКЕ (1993)


Я сделал графики упадка царств, особенно восточных.
Томов пятьсот пророческого толка изучил. Взболтал источник
смысла, как земного, так и внеземного.
И в результате сих ученых штудий получил одно лишь слово:

Гибель! Всем-всем-всем.
Ребус рун, шифр майя
хлещут радиоволною вдаль и вверх,
безумных литер фейерверк
над чернотой вздымая...

Сороконожка резвая, поверь алхимику, беги в леса,
навстречу вечной музыке, для вечной радости, на вечный срок.
Не для того ль даны тебе здоровье, грация, талант, краса?
И редингот оригинального покроя?
И даже ангельский, быть может, голосок?
А впрочем - что я!

Гибель! Всем-всем-всем.
Доктор, где твой ножик?
Плут с букашкой суесловит зря.
Чижик резвую изловит, несмотря
на все сорок ножек.

Была б она хотя бы стрекозой, могла бы улететь долой,
с материка на остров, где хотя бы все-таки не так черно,
где нет ни чижика, который клюнет, ибо от рожденья злой,
ни муравья, который рявкнет: что, мол, скачешь?
Законов общих знать не хочешь? Ничего,
зимой поплачешь.

Гибель! Всем-всем-всем.
Остров есть часть суши.
Сверху - певчих дирижаблей хор,
снизу - гончей субмарины жабий взор.
Холодные уши.

Я нахожусь на карте полушарий, ровно посреди, как столп.
Сориентирован на север, этакое статус-кво.
Ни в океанских масс перемещенья, ни в передвиженья толп
не вовлечен. И, кроме призраков архивных,
на стороне моей, как прежде, никого.
Держись, алхимик!

Слева - сто лет мглы.
Справа - Сан-Франциско.
Север - в северном сиянье, юг - в дымах.
Какой размах!
Как близко...

Гибель! Навек и напрочь.
Друг мой! Мой меньший брат! На карнавале
прыгая через горящий обруч,
услышишь ли меня? Едва ли.





ДРУГОЕ ОБРАЩЕНИЕ К ГЕРОЮ (1993)

Проживи, как я, хоть двести
лет, хоть триста, хоть на месте
сидя, хоть чертя кривые,
ты в таблицы восковые
не уверуешь, как я.
Мудрено читать на воске,
да и мир - скорей подмостки,
чем, увы, библиотека,
и плевать, какого века
есть метафора сия.

Ты невзлюбишь этот темный
балаган с его скоромной
болтовней, с битьем предметов
кухни, с блеяньем кларнетов
и жужжанием гитар,
с невменяемым партером
и любовником-премьером,
что, на горе всем актрисам,
хоть и выглядит нарциссом,
все же пахнет, как кентавр.

Ты дерзнешь, как от заразы,
прочь бежать, презрев наказы,
коих альфа и омега -
в отрицании побега,
дескать, тоже болтовня.
И раскаешься тем паче
в должный срок - но как иначе,
я ведь брал счета к оплате,
а тебе с какой же стати
быть удачливей меня?

Новым Глостером, впустую
принимая за крутую
гору плоское пространство,
станешь ты менять гражданство
с быстротой сверхзвуковой,
примеряя, как для бала,
антураж какой попало,
и драгунский, и шаманский,
и бургундский, и шампанский,
и церковно-цирковой.

Так и вижу, как в Гранаде
или в Бирме на канате
ты танцуешь, горд и страшен,
меж бумажных крыш и башен
пред бумажным божеством.
И, понятный божеству лишь,
весь горишь и торжествуешь,
но в Крыму ли, на Суматре -
все опять-таки в театре,
и опять-таки в плохом.

Лишний раз над башней ближней
помахав рукою лишний
час, и лишний раз дотошно
убедившись только в том, что
твердь воистину тверда,
ты опустишь руки, словно
раб цепной, который бревна
ворошит и камни движет, -
и отчаянье пронижет
плоть и кровь твою тогда.

И совсем уже бесстрастно,
ни контраста, ни пространства
не боясь, уже у края,
прямо в публику ныряя,
прямо в черные ряды,
ощутишь спиной негибкой,
что глядит тебе с улыбкой
кто-то вслед - и будет ето
Люцифер, носитель света,
ангел утренней звезды.

"Без моей команды, - скажет
он, - вокруг тебя не ляжет
мгла, и медленной волною
не сойдется над тобою
восхитительная тишь.
Так что где-нибудь в Лаосе
потанцуй еще на тросе,
или где-нибудь в Майами
помаши еще руками -
может, все-таки взлетишь..."





АВТОПАРОДИЯ

Не жалко двуногих. Кому их возня
важна, антр ну суа ди?
Я также не нужен. Не жалко меня,
хоть пропадом я пропади.

Напрасно усталый страдающий брат
взывает о помощи днесь:
не жалко и брата. Он сам виноват,
впредь будет рождаться не здесь.

...Металл, электрический свет, кислород,
химический вкус, аромат.
Очнувшись, двуногий себя узнает
с трудом. А моторы гудят.

И руки, любовницу не доласкав,
хватаются за рычаги.
О ты, уплывающий вдаль батискаф,
сердце свое сбереги!

Сквозь сумрак мне видится кормчий хромой,
изящна его хромота.
И волны бегут, так сказать, за кормой.
Вот именно, что от винта.

И музыка, как на балу в Тюильри,
мне слышится ночь напролет.
Но что до грядущей за этим зари -
товарищ, не верь! Не взойдет.






* * *

В белой мгле ледяных высот
я искал себя, с фонарем и без;
но нашел только лед и лед,
неподвижный хлад, точно взгляд небес.
Видел я отраженный луч,
ото льда летящий назад к звезде,
видел тьму облаков и туч...
Но себя, увы, не нашел нигде.

В теплый мрак океанских вод
я проник затем, не сомкнув ресниц.
Там, дивясь, созерцал полет
узкокрылых рыб - точно бывших птиц.
Слышал смех голубых наяд,
тяжело звучащий в глухой воде,
видел прах боевых армад...
Но себя, увы, не нашел нигде.

В недра, вниз, в глубину, под спуд
я пробрался, но обнаружил там
только склад разноцветных руд,
нитевидный блеск, молибден, вольфрам.
Встретил глину, песок, гранит,
но себя опять не нашел нигде.
Словно я - неизвестный вид,
словно нет меня ни в какой среде...

И тогда, предоставив сну
продолжать всё то, что и было сном,
я раскрыл наугад одну
из старинных книг, иностранный том.
Не вникая - какой тут прок,
что за том в руках и о чем глава,
взял я первые буквы строк
и, сложивши их, получил слова.

Был в словах заключен приказ,
я тебе его пропою сейчас:
"Find yourself in a looking-glass,
in a looking-glass, in a looking-glass"





* * *

Нет, нет!..
Твоё ли дело - облака! Господь с тобою.
Кто вообще тебе внушил, что атмосфера
С её бесплотным колдовством - занятье женщин?
По всем законам ты должна любить предметы,
Размер которых невелик и постоянен.
А с облаками как-нибудь и сам я справлюсь...

Вдобавок ты ещё слаба и неприлежна,
В твоих ли силах совладать с таким простором?
Живи в долине, вышивай, веди хозяйство.
А я тем временем займусь своей работой.
И будут частыми мои исчезновенья -
Пока не сложится их ритм и не окрепнет...

Нет, нет!..
Я их числа не сокращу. Хотя и мог бы.
Но изученье облаков - особый случай,
Оно не терпит баловства и дилетантства.
И всякий раз, как я с тобой, меня волнует,
Что кучевые племена остались где-то
Вне наблюденья моего и без присмотра...

Но вряд ли правы будут те, кто предположит,
Что поведенью облаков закон не писан.
Напротив, каждый их узор закономерен
В своём стремленье быть иным, чем предыдущий.
Во всём же прочем - положусь на местный климат,
Поскольку климат не поэт и лгать не станет...

Нет, нет!..
Тебе не место в облаках. Учти к тому же,
Что я и сам ещё не столь владею ими,
Чтоб демонстрировать другим свои хоромы.
Терпи, покуда замок сей достроен будет
И расцветут в его стенах комфорт и нега...
Тогда, быть может, я тебя возьму с собою.

А впрочем, нет, нет!..