Если есть в кармане пачка сигарет,
Значит все не так уж плохо на сегодняшний день.

А если сигарет нет?
Если последняя из пачки упала на асфальт, когда по дороге к метро я лоб в лоб столкнулась со старой каргой, которая работает в моей школе. Которой не составит труда спалить меня, в любой момент, когда кто-нибудь из родителей придет на собрание к брату. И все. Она проходит, кивнув мне головой, а сигареты больше нет. И времени заходить в ларек - нет.

А на улице - большой выхлопной пук. У кого-то прорвало пылесос, или кто-то раскурил кальяна столько, что он поглотил все Бутово и Каширку заодно. Не знаю, как в других районах.
В голове - тумана не меньше, такое ощущение, будто это и не я вовсе иду, будто ноги передвигаются не потому, что я говорю им передвигаться, а потому что что-то дергает их за веревки. Мне даже не хочется домой, даже не хочется, как обычно, забиться в угол. Зарыться в одеяло с головой и спрятаться ото всех. Потому что одеяло для меня теперь - первый враг.
Что-то неладное происходит в последнее время ночью. Я чувствую себя лунатиком, потому что ложусь поздно и еще целую вечность не могу заснуть. Заснуть ночью для меня теперь - непреодолимая пытка. Как будто попал в заложники, и тебя терзают. Засыпай! Засыпай, тварь! А не выходит. Не хватает чего-то. Ощущение, будто я что-то потеряла. Где-то оставила и теперь в руках не хватает о-о..
И вся эта муть, что стоит перед глазами, дополняется выхлопными осадками.

А от метро до работы - палаток нет. Заборы, и заборы, и заборы.

Каширский проезд.
Черный забор из толстых прутьев. За ним - какая-то контора. Между конторой и забором - рыхлая темно-коричневая земля. Возле самой дороги - яма, а в ней лежит собака. Лежит спиной к прохожим, и не понятно: спит она или... Вчера, когда я шла домой, она тоже лежала. Вчера я подумала, что она спит. Но и сегодня она некуда не делась. Разве может собака спать так долго? А если нет - кто её оттуда вытащит? Кто полезет запаковывать ее в черный пакет, если она - труп?
Помню, осенью за этим забором спали мужчины. Когда еще было тепло - они спали возле самого забора, у дороги, по которой сотни людей шлепают на работу. Спали, прижавшись друг к другу, видимо - чтобы сохранить тепло. В своих бесформенных темно-синих тулупах, и коричнево-серых рваных штанах.

А потом - поворот на Москворечье. В тот день на повороте, поперек дороги, лежала собака. Её все обходили. Разве будет собака лежать на дороге, по которой шлепают на работу сотни людей? И кто же её убрал тогда в большой черный мешок?

А сегодня - на Москворечье поселились три цвета. Коричневый - цвет грязи, темно-серый - цвет мокрого асфальта и светло-серый - цвет бетонного забора. А еще водянисто-серый - это туман, который и тут все захватил. Слышатся сирены скорой помощи - это объездной путь, которым пользуются машины, чтобы попасть на Каширку. Здесь почти каждое утро кричат сирены бесполезных врачей, но сегодня - особенно громко. Видимо, чтобы заглушить вой на Котляковском переулке.

На Котляковском переулке снова пробка. Нервные автомобилисты с силой давят на гудок, более хитрые - едут на меня, по дорожке для пешек. Все они сегодня - в такой же цветовой гамме. Никто не решится помыть машину в такую погоду. Поэтому вереница этих железных тварей похожа на ряд рабов в Древнем Риме - такие же грязненькие и беспомощные.
И даже четыре заветный буквы МЭЛИ - единственный ориентир в этой дыре - эти яркие, обычно светло-синие буквы на крыше института, даже они сегодня настолько блеклые, что становится обидно за них. Вряд ли кто-нибудь теперь сможет найти по ним Москворецкую базу. Они - как Полярная звезда, которая потухла.

А потом становится тихо. Рядом с моей работой пробок уже нет. Уже никто не гудит, не воет, не жужжат моторы машин, не матерятся водители. Теперь я и моя голубая куртка - единственные выделяющиеся в тумане пятна.

Хотелось рычать. На грудь так давило что-то изнутри, что хотелось зарычать, закричать и завыть. Упасть на землю и исчезнуть.

Я не могу так больше