— Я находчив  — Я личность творческая. Я молод, беспринципен, высоко мотивирован и хорошо образован. В сущности, я утверждаю, что общество не  может позволить себе потерять меня. Я — его актив .

 — У меня здесь работа. У меня, черт возьми, квартира.

— Родительская, Родительская.

— Я покупаю  ее у них. Ты, блядь, прибавишь  звук? —на радио по‑прежнему играют Crystals.

— Я бы мог остаться в этом городе, если бы в такси установили магнитолы Blaupunkt. С динамиками ODM‑3 или ORC‑2…

— Честное слово, ненавижу жаловаться — на мусор, на помойки, на болезни, на вечную грязь в этом городе, — мы‑то с тобой оба знаем, какой это свинарник

— больные СПИДом игроки в бейсбол, опять какое‑то говно насчет мафии, пробка, бездомные, разные маньяки, педики на улицах мрут как мухи, суррогатные матери, отмена какой‑то мыльной оперы, дети проникли в зоопарк, замучили несколько животных, сожгли их заживо…, опять нацисты… Самое смешное, что все это происходит здесь, в этом городе, а не где‑нибудь там, именно здесь, вот какая фигня, ну‑ка подожди. Опять нацисты, пробка, пробка, торговля детьми, дети на черном рынке, дети, больные СПИДом, дети‑наркоманы, здание обрушилось, дети‑маньяки, автомобильная пробка, обвалился мост…"

— Болезни! — и лицо кривится от боли. — Есть теория, что, если ты подхватил СПИД, переспав  с инфицированным человеком, то можешь заодно подхватить что угодно , даже то, что вирусом не передается, — болезнь Альцгеймера, мускульную дистрофию, гемофилию, лейкемию, анорексию, рак, склероз, муковисцидоз, церебральный паралич, диабет, дислексию, господи, — от пизды  можно заработать дислексию….......

 — Все — ухожу. Бросаю её. Она просто заставляет  меня любить ее. Меня достало. Почему я только сейчас понял, что она — типичная девка?… Я думаю: «Впитываю каждое твое слово». Я замечаю, что в ней полностью отсутствует чувственность, и это впервые задевает меня. Раньше именно это мне в ней и нравилось . Двадцать шесть, двадцать семь… Я говорю ей, что я — человек чувствительный.… чего ей еще надо?! Я человек нравственный и терпимый, я доволен жизнью, я смотрю в будущее с оптимизмом — ты ведь тоже?....

 — Позже, как и предполагалось, голая девушка лежит на спине, ноги и руки привязаны к временным стойкам, укрепленным на досках, которые утяжелены металлом. Кисти прибиты множеством гвоздей...  ноги раздвинуты как можно шире. Под зад подложена подушка, а вокруг раскрытой пизды намазан сыр бри, часть его я даже запихал во влагалище. Она едва пришла в сознание и когда она видит, как я, голый, возвышаюсь над ней, то ее сознание сковывается ужасом, поскольку во мне практически нет ничего человеческого. Она лежит перед новым телевизором Toshiba, на видеомагнитофе прокручивается старая кассета с последней девушкой, которую я заснял. На мне костюм от Joseph Abboud, галстук от Paul Stuart, ботинки от J.Crew, жилет от какого‑то итальянца. Я сижу на корточках возле трупа и пожираю девичьи мозги, посыпая петрушкой куски розовой мясистой плоти.

— Ты видишь? — спрашиваю я девушку, которая не на телеэкране. — Видишь это? Ты смотришь? — шепчу я. Я пробую засунуть дрель в рот девушки, но она еще в сознании, у нее еще есть силы, чтобы сжать зубы, стиснуть их, и, хотя дрель проходит через них быстро, я теряю к этому интерес. Я поднимаю ее голову (кровь хлещет изо рта), чтобы заставить ее досмотреть кассету, и, пока девушка на экране истекает кровью изо всех мыслимых мест, я надеюсь, что эта понимает, что то же самое произойдет и с ней. Что бы она ни сделала, она бы все равно оказалась в моей квартире, с прибитыми к полу руками, с сыром и битым стеклом во влагалище и треснувшей кровоточащей головой. Даже если бы она не поехала со мной на такси, даже если бы вместо М.К. пошла в «Nell's», «Индокитай», «Au Bar» или «Mars», это бы все равно произошло. Я бы нашел ее . Так уж устроен мир. Я решаю, что сегодня не буду возиться с камерой.

  Я могу сразу сказать, что это будет характерно ненужная, бессмысленная смерть, но я привык к ужасам. Смерть кажется пресной и даже сейчас ей не удается огорчить или взволновать меня. Я не печалюсь, и, чтобы доказать это самому себе, пару минут понаблюдав за тем, как крыса шевелится в нижней части живота и следя, чтобы девушка оставалась в сознании (она дергает головой от боли, ее глаза расширены от страха и смятения), я беру электрическую пилу и за несколько секунд разрезаю ее на две части. Жужжащие зубья проходят так быстро через кожу, мышцы, сухожилия и кости, что она еще успевает увидеть, как я отделяю ноги от ее ее бедер и остатков изуродованного влагалища и поднимаю их перед собой, словно трофеи. Ее безумные расфокусированные глаза еще минуту остаются открытыми, потом закрываются. Перед тем, как она умирает, я бесцельно веду ножом по ее лицу, срезая мясо с ее лба, а потом отрубаю ей челюсть. Теперь у нее только полрта и я трахаю ее туда. Не думая о том, дышит ли она еще или уже нет, я пальцами выдавливаю ей глаза...

- Позже бедро и левая лицевая кость девушки пекутся в духовке, а завитки лобковых волос лежат в хрустальной пепельнице Steuben, и, когда я поджигаю их, они сгорают очень быстро.

 Я помню песню, мелодию, даже тональность, в которой она пелась, но не само шоу. Между ними я задаю себе и другие вопросы, например, «Посадят ли меня когда‑нибудь?» или «Было ли у этой девушки доверчивое сердце?» Запах крови и мяса пропитал квартиру так, что я больше его не чувствую. Но позже моя дикая радость проходит и я плачу, оплакиваю себя, не в состоянии найти утешение ни в чем, всхлипывая, бормочу «Я лишь хочу, чтобы меня любили», проклинаю мир и все, чему меня учили: принципы, различия, выбор, мораль, компромиссы, знание, сообщество, молитвы — все это было неправильно, не имело никакой цели. В конце концов, все свелось к одному: смириться или умереть. Я представляю свое безучастное лицо, изо рта слышится бесплотный голос: Это ужасные времена .

 — и хотя я очень горжусь тем, что мне удается сохранять хладнокровие, и не дергаться, и соответствовать тому, что окружающие думают обо мне, я слышу вопрос и машинально его осмысливаю: «Почему?»  — и машинально же отвечаю, от фонаря, безо всякой причины, я открываю рот, и слова текут сами собой, такой вот итог для идиотов:

— Ну, хотя я знаю, что должен был сделать это , и зря я этого  не сделал, но мне уже двадцать семь, а это…жизнь, какой она кажется в барах и клубах этого города , а может быть, и не только этого, а вообще, везде , в конце нашего века… и так , как мне кажется, ведут себя люди… это и значит — быть собой, быть СОБОЙ, так что… в общем…

Я умолкаю, вздыхаю, слегка пожимаю плечами, и снова вздыхаю, а над одной из дверей, занавешенной красной бархатной шторкой, висит табличка, на которой написано красными буквами в тон занавеске: ЭТО НЕ ВЫХОД.

[700x202]