"Самым излюбленным временем суток Морфея, несомненно, являлся вечер. Хотя, вернее будет сказать несколько иначе. Романтик из него был никудышный, но, как и любой другой уважающий себя кот, он тонко чувствовал грань прекрасного и абсолютно правильного. Ну, то есть ярко-красное небесное светило, неспешно укатывающееся за горизонт, шальной морской бриз, норовящий взъерошить и без того чересчур лохматую шерстку, звезды, лениво мерцающие на небесном своде то здесь, то там, конечно же, способны затронуть потайную струнку старой кошачьей души… Но любил Морфей вечера вовсе не за это, а за обычные житейские факты, неизменно сопутствующие сие ежедневное явление.
Каждый вечер, едва часы на главной площади пробьют десять раз, старый хитрец Морфей неизменно оказывался возле огромного, раскидистого дерева, расположенного на грани между парком и пологим спуском вниз, к трассе, дальше которой таинственно мигал огнями порт. Обходил его несколько раз – скорее по дежурной привычке, нежели от беспокойства. И садился – спиной к древу, к звучанию суетливой человеческой жизни, а мордочкой – к шуму прибоя, далеким гудкам приходящих и уходящих пароходов и еще более далекому мерцанию огней Левобережья. Эдакое добровольное отречение от мира сего. Морфей щурился, нетерпеливо переминался с лапки на лапку – утром моросил дождик, и земля все еще помнила его легкий озоновый привкус. Он ждал.
Она опаздывала. Она всегда опаздывала, но в этом была своя прелесть – Морфей ценил эту тревожную грань между надеждой и разочарованием. Она может не прийти, и он еще долго просидит на сырой земле, гордый, неподвижный, лишь взглядом выдавая Левобережью свою тоску и горечь.
Но она приходила. Неуклюже роняла запах сдобных булочек, усталости от безумного человеческого ритма и чувства вины перед Морфеем. Садилась на корточки перед ним, нежно трепала загривок, предварительно достав очередное лакомство из рюкзака. Морфей недолго играл обиженного судьбой – вдоволь пофыркав, он принимал лакомство и благодарно мурлыкал, трясь об джинсы. Она продолжала сидеть – растерянно чесала лохматое ушко, прислушиваясь к Миру и собственным ощущениям на этот самый Мир. Потом говорила: «Пора».
Для удобства она закидывала рюкзак за спину, садила довольного жизнью Морфея на плечи и лезла на дерево. Там, в глубине пронзительно-яркой зелени, она садилась на облюбованную ветку, закидывала ноги на ей параллельную и включала плеер. Морфей же спрыгивал на колени, хорошенько потягивался, упоенно зевал и ложился мордочкой к Левобережью, вслушиваясь в приглушенный мужской голос, доносящийся из наушников:

"На холодной земле стоит город большой,
Там горят фонари и машины гудят.
А над городом ночь, а над ночью – луна.
И сегодня луна каплей крови красна…
Дом стоит – свет горит, из окна видна даль,
Так откуда взялась Печаль?
И вроде жив и здоров, и вроде жить – не тужить…
Так откуда взялась Печаль?"

То ли Мир растворялся, и они становились единственными существами в Бытие, то ли они растворялись, становясь частью этого Мира – незначительной его частью, правда, но все же.… Так они и сидели там, потерянные, одинокие и бесконечно счастливые. Кот и девушка.
И Морфей понимал, что Мир прекрасен."

Кузька
17.03.07