Это цитата сообщения Melemina Оригинальное сообщение

Свои. Вторая часть. 2(5)

2.
Выписки из личных данных контактеров.
«…Контактер №17…
…Официальная причина смерти: падение с четырнадцатого этажа, самоубийство. Тело кремировано…»

«Факт контакта со Своими: подтвержден.»
«…Медицинское заключение: прилагается список из 152 листов…»

«Имя, присвоенное с момента поселения в Доме Своих:…»
Листки залиты кровью.

По идее, у этого бетонного забора должен был быть конец. Он должен был где-то кончаться, этот пропыленный серый забор с торчащими кое-где кусками арматуры. А еще лучше было бы, если бы где-то в нем был лаз – вывороченная из земли расколовшаяся на куски плита.
Лаза не было, и забору не было конца. Начинался он у покосившейся церкви, укутанной в меха осенних листьев. Он начинался где-то на задворках Бога.
Там Тошка начинал биться в эпилептическом припадке, а Тима только хмыкал, всем своим видом показывая, что знает о Боге все.
Андрей заходил в часовню и подолгу рассматривал висящих на рамах икон трупики посиневших, с лопнувшими косточками, нерожденных людей.
- Поэтому-то мы и не можем найти конца пути, - сказал он однажды в ответ на безмолвный Тимин вопрос. – Из-за них.
- Еще раз, - нетерпеливо отвечал Тошка, переминаясь с ноги на ногу, – он нервничал возле церкви, - давайте пройдем этот путь еще раз…
Забор подпирал осыпающуюся стену здания – это было начало. Дальше его плиты, зажав в тиски молодую траву, сияли на солнце белоснежными кусками сахара. Еще дальше бетон тускнел и кое-где смахивал на сгнившую челюсть какого-то чудовища.
От задворок Бога до несуществующего конца. Так ходили все. Каждый. Кроме Малого, который в последнее время словно забыл о существовании забора.
- Не понимаю, почему его тушка не висит там же, на иконе, - досадливо говорил Тима. – Ему там самое место, раз он не ищет Конца Забора.
- Потому что он человек, который распоряжался своей жизнью сам, - обрывал его Андрей, поднимался с нагретой солнцем скамеечки, прищуривал черные проницательные глаза. – Ладно. Давайте пройдем еще раз.
Они ходили так каждый день. Изредка перебрасываясь короткими фразами, шли вдоль забора, изредка касаясь его ладонями. Забор был то теплым и нежным, как морская волна, то приходилось с трудом отрывать от него руку, оставляя на морозном бетоне клочья кожи.
Спасали таблетки. Россыпи зеленых, лиловых, салатовых и розовых таблеток. Они сокращали путь, и смывали все границы так, что иногда Андрею начинало казаться, что он давно уже и не он, а бредущий и спотыкающийся уставший Тима, а Тошка думал о том, что глазами Андрея все выглядит куда четче.
- Нарцисс.
Втиснутый в трещину увядший цветок условно считался половиной пути.
Его можно было забрать с собой, сжечь или разорвать на волоконца, но он снова и снова появлялся здесь, весь в рыжих бликах солнца.
- Мы ходим по кругу, - устало говорил Тима, - мы видели его в прошлый раз, двадцать минут назад.
«Какая вам разница… Неужели вам так нужен смысл?..»
- Мне ничего не нужно, - вслух сказал Андрей. – Я хожу здесь только потому, что меня заставили. Я этот путь не выбирал, я его не хотел и не просил…
Тошка вытащил цветок из щели, задумчиво прикусил тонкий горький стебелек:
- Мне не нужен смысл, я просто хочу знать, зачем я здесь хожу!
- А я знаю смысл, - добавил Тима.
Может, смысл в чем-то и был. Не зря вдоль забора расстилались шафранные поля и окутанные дымкой душицы холмы. Не зря каждый шаг становился Поступком.
И не приходила ночь, сколько не иди.
Шаг.
Для Андрея – потеря памяти, резь в глазах, морозный хруст ломающихся костей. Авария 1995 года.
Для Тошки – момент наслаждения, сладкая судорога по всему телу. Секс с отчимом в 2001 году.
Для Тимы – развернутая, пахнущая мышами книга. «Патология… голоса… пациенты, утверждающие, что они слышат неких «Своих». Книга, изданная в 1927 году.
Шаг.
Андрею – ощущение податливых полуоткрывшихся губ под его губами, солено-горьких от слез. Изнасилование 2004 год.
Тошке – торжествующие, страшные крики сорванным голосом. Попытка жертвоприношения 2006 год.
Тиме – страх от свалившегося на него знания. Закрытая спустя вечность книга и получение красного диплома. 1999 год.
Шаг.
Андрей начинает задыхаться, ему всегда сложно преодолеть последний барьер – тот самый момент, когда идешь вдоль забора и ведешь по нему рукой, а потом оказываешься носом к выкрашенной в желтый цвет стене церкви, к которой вышел с другой стороны и видишь, что никакого забора давно уже нет.
Он снова начинается – заново, стоит только обойти здание. Но он нигде не кончается, хоть и описывает круг.
Ему приходится опуститься на ту самую нагретую солнцем лавочку рядом со стенами, битком набитыми гниющим человеческим мясом.
Тошка тоже устал, но его глаза блестят от возбуждения – он по-другому относится к пройденному пути и готов пройти его еще сотни раз.
Тима мрачно молчит.
Над ними мех осенних листьев. Под ногами холодная серая пыль вьется рассыпчатыми завитками. Тишина мертва, давно и отчетливо.
Тошка делится с остальными таблетками, вздыхает и садится на корточки, прижавшись головой к колену Андрея.
- Хорошо, правда?
- Я знаю, - говорит Тима, - знаю, почему Малой больше с нами не ходит. Дело в том, что…
«… Андрей был прав – Малой всегда распоряжался своей жизнью сам. Знаете, некоторые считают, что жизнь это череда действий. Если записать их на листочек, то они будут выглядеть так: «рождение, детство, школа, хорошие оценки, влюбленность, университет, учеба, хорошие оценки, влюбленность, работа, деньги, женитьба, дети, квартира, работа, деньги, дача, учеба, машина. Деньги»
Такие люди достаточно умны, чтобы не вписывать в этот список слова «смерть», потому что знают, что иначе все предыдущие пункты потеряют смысл, и их жизнь окажется никчемной.
У Малого в списке значились только два слова, и им он посвятил всю жизнь. Всю жизнь он утверждал свое право на то, чтобы самому ей распоряжаться.
Он нашел то, что убивало его каждый день. Его убивали дожди. Его убивал бензин и собственные стихи. Его убивали родители и все, кто когда-нибудь поднимал на него глаза. На страничке его блога можно было прочитать: «пришло время покончить с собой, я не шучу, просто устал от всего, что вокруг происходит», но нельзя было прочитать его мысли: «это только мой выбор… мой».
Он выбирал смерть сотни раз. Человек может быть вершителем судьбы – своей. Но почему-то крайне редко берется ее вершить, везде просматривая тайные знаки невидимого поводыря.
Ах-если-бы-вот-та-тетенька-не-пошла-бы-сегодня-в-магазин…
Малой смотрел на натужно дышащий кровавый ком попавшей под машину женщины.
Нет-ну-зачем-ей-понадобился-хлеб-именно-в-этом-магазине…
Малой знал, почему так случилось – потому что она боялась смерти и отдала себя Судьбе.
Стать собственной судьбой и не бояться смерти. Тогда она не поймает тебя на повороте во время того, как ты идешь По Ее Меткам.
Не бояться смерти сначала помогал алкоголь. Именно под алкоголем легче всего было решиться изорвать в клочья пласты амитриптилина и медленно разгрызть таблетки одну за другой, чувствуя, как немеет язык, горло и губы.
А потом в нагрузку, опьяненным бесстрашием, можно было умирать в ледяной воде, изредка царапая вены тупым ножом.
Смерть, не та, которую к тебе привели за ручку, а та, которая является подтверждением твоей власти над собой, пришла.
У нее оказался металлический поднос, на который она свалила мокрое тело и яркая лампа, светом которой она выжгла его мозг на долгие годы.
Кто-то говорил над ним, что стоит бы проверить, не погиб ли этот самый мозг, и задавал глупые вопросы.
Можно было бы смириться и поверить в то, что смог пройти испытание и стал собственной судьбой… Но.
Если-бы-соседка-не-увидела-что-дверь-открыта-парнишка-бы-погиб…
Малой точно знал, что дверь не могла быть открыта. Он собственноручно закрывал ее на оба замка, и для верности на тугую задвижку. Бронированная дверь, за которой он пытался стать собственной судьбой, не могла быть открыта.
Но…
Она-зашла-а-мальчик-в-коме-в-ледяной-воде…
Что-то помешало, помешало в циничной и гнусной манере, что-то стояло над ним и мерзко хихикало. Что-то не дало ему умереть по собственной воле и намекнуло, что от системы «если-бы-он-не...=Судьба» не уйдешь.
С этим нужно было бороться. Смыть с себя печать «Ты Мой». Умереть сотню раз. Малой умирал. Разрезанные вдоль вены вываливались из запястий вялой лапшой, отдавали всю свою кровь, мерзли и липли к ледяному кафелю.
Густая каша внутренностей, приправленная жидкостью для чистки труб, ползла через рот.
Его откидывали раскаленные бамперы машин. Его вываривал густой электрический ток.
Врачи ненавидели его, но добросовестно вытаскивали с того света, зашивая, вставляя и выводя через живот трубки взамен сгоревшего желудка и пищевода. Заливая его гипсом, накачивая лекарствами, они ненавидели его, и давно желали ему смерти.
Его мать уже не могла плакать. От него отказывались психиатрические лечебницы, потому что не могли обеспечить набитому пластиком и железом телу нужный уход.
Мать сидела над ним и шептала:
- Если бы все было хорошо… ты бы закончил школу, выучился… Женился бы на славной девушке… Господи, пусть все будет хорошо!
Малой смотрел в потолок воспаленными глазами и думал о том, что бредовее в жизни он ничего не слышал. Как можно планировать славную девушку, дачу, внуков и какие-то там машины, если в конце любого списка стоит слово «смерть»?
Мерзкая тень сидела рядом с ним и притворно вздыхала. Эта тень забавлялась ситуацией – она не давала Малому распорядиться собой, она спасала его с упорством героя-врача медицинского сериала. И она же знала, Когда и Как Малой умрет.
Ситуация казалась безвыходной, пока он не услышал Своего. Свой рассказал ему о причине. Свой рассказал ему, как можно выйти из-под контроля мерзкой тени, как можно избежать зависимости от нее.
Малому не составило труда в очередной раз встретить смерть – он бездумно шагнул с крыши четырнадцатиэтажного дома… Он поверил Своему. Но.
Остался жив…»
- Свой пришел к нему потому, что ищет «своих», - пояснил Тима.
За то время, пока он рассказывал, солнце село, и вокруг остались видны только рыхлые груды мертвой листвы. Все остальное сожрала тьма.
- Ему повезло, - пробормотал Тошка, забираясь на колени Андрею, устраиваясь удобнее, - Свой его все же убил. Та штука, которая руководит жизнями… Свой ее как-то обманул и сам убил Малого.
- По его же просьбе.
Сердце каждого облилось заледеневшей внезапно кровью. В густой чернильной тьме, в растворившемся пространстве понять, кто произнес последнюю фразу было невозможно.
Бетонный забор, у которого нет конца, шаг – поступок. Бетонный забор, путь, который проходит каждый, и к которому внезапно охладел Малой.
Бетонный забор. Трое человек, сидящие перед утонувшей в темноте луковкой церкви.
Не видно глаз, не видно лиц, остались только чувства и ощущения. Тошка прижался к Андрею, словно пытаясь скрыться – став податливой жаркой тьмой.
Андрей положил руки на его плечи – став ледяной защищающей тьмой.
Тима закрыл глаза – став безмолвной всезнающей тьмой.
- Я вот думаю, - сказал вдруг невесть откуда появившийся Малой – его было видно, кожа и куртка сочились фосфорическим светом, - я думаю, а настоящая смерть – это смерть разума или тела?
- Это ты сказал про просьбу? – тихо спросил кто-то.
- Нет. Я только что пришел… так и знал, что вы все пытаетесь дойти до конца… Так что такое настоящая смерть?
- Давайте вернемся в клинику, - сказал Андрей, отстраняя Тошку, - эти эмбрионы… когда их много и они ползут из окон…
- У тебя галлюцинации.
- Интересно, а зачем они-то выползают? – недоумевая, спросил Тошка.
- Они ищут начало забора. Мы – конец, а они – начало.
- А что сложнее, найти начало или конец?
- Малой, ты… ты начинаешь мыслить слишком логично. На тебя не действуют наркотики?
Путь к клинике – неширокая аллея вдоль наглухо заколоченных бараков и служебных помещений. Ржавые коляски и грязные клеенки. Битое стекло.
Отсюда клиника кажется уютной – сегодня там горит свет.
На круглом черном столике в холле аккуратные столбики таблеток, искусственные цветы на стенах стали ярче, словно кто-то стер с их широких пластиковых листьев пыль.
Густой сладкий запах. Тошнотворный, жирный.
- Малой, - тихо сказал Тима, сгребая таблетки со стола, - избавься от себя. Ты нас травишь своим трупом.
Малого долго не было слышно. Колода карт пошла на третью раздачу, Андрей дважды уже вписал рядки цифр в колонки напротив имен игроков, а Малой все пытался что-то сказать, но не мог.
Он зажимал руки между коленями, пытливо всматривался в лица.
Черные строгие глаза Андрея, тонкие, чуть закругленные черты красивого, но измученного лица. Думает о чем-то другом, роняет карты.
Голубые внимательные глаза Тошки, - он вообще не отрывался от карт, стараясь не проиграть свою дозу.
Затянутые тонкой белесой пленкой, словно веком курицы, глаза снова уснувшего Тимы – он всегда предпочитал играть во сне.
- Что же мне с собой делать? – наконец выдавил Малой.
Андрей поднял глаза:
- Вытащи и закопай где-нибудь.
- Я так не могу… Это же похороны. Я не могу себя хоронить. Я боюсь похорон.
- Съешь, - посоветовал Тошка, не отрываясь от карт, - как Маринку.
Малой медленно поднялся:
- Я… сто раз говорил и повторю – вы все сумасшедшие!
«Самоуничтожение не может быть неполным»
- Проиграл, - констатировал Тима, сбрасывая карты, - я знаю, что осталось в колоде, и что у вас на руках. Я проиграл.
Таблетки были поделены строго по количеству набранных в игре очков, во время дележа куда-то пропал Малой, но никто не обратил на это внимания.
- Нам… - сказал Андрей, подходя к окну и глядя на раскручивающийся в небе тугой клубок молний, - нам не стоит больше искать конца забора. Из-за Малого. Все поняли, о чем я?
Часом позже сочувствующий Тошка принес в душ стакан апельсинового сока, присел на корточки рядом с Малым, посмотрел в его измазанное гнилой кровью и позеленевшей желчью лицо.
- Хочешь, запей.
Малой качнул головой, утер рукавом куртки набежавшие на глаза слезы:
- Я… года три не мог ничего есть, у меня нет половины внутренностей… Я питался через трубку в животе… Можешь посмотреть на трупе…
Он развернул наполовину обглоданное тело на спину, легко разорвал вздутый рыхлый живот пальцами:
- Вот… желудка нет…
- Да я не понимаю ничего в кишках, - признался Тошка, задыхаясь от смрада, вырвавшегося из опавшей брюшины, - Но если ты сейчас можешь есть, это хорошо. Хоть в чем-то плюс.
- Себя.
- Ну и что? Ты этим всю жизнь занимался, можешь закончить начатое после смерти.
Это не страшно.
Подумаешь, ты не любишь похороны.
У многих есть странности.
Кто-то боится собак.
Мертвый боится похорон.
Все очень правильно.
Лучше ешь.
Если можешь есть, то можешь и сок пить.
На, запей.
Оно же тухлое.
Его лучше запить.
И ничего не бойся.
Это не страшно.
Страшно, когда не знаешь, кто такой Свой.
И что ему от тебя надо.
И почему он убил тебя.
По-своему.
Ты так верил в то, что в тебе горит искра Божья. Ты верил в то, что эта искра нужна не для того, чтобы через пункты учеба-машина-дача-жена-дети-работа попасть в лапы мерзкой хихикающей тени, которая поведет тебя в магазин за хлебом не в то время и не по той дороге.
Ты думал, что смысл твоей искры – преодолеть предопределенность. Ты думал, что имеешь право на то, чтобы распоряжаться этой искрой так, как тебе угодно.
- Мы были созданы по образу и подобию Его, - медленно проговорил Андрей, заглянувший в душевую, - если все, что не имеет конца, сферично, то Он теперь является образом и подобием нас.