Одинокая птица над полем кружит.
Догоревшее солнце уходит с небес.
Если шкура сера и клыки что ножи,
Не чести меня волком, стремящимся в лес.

Лопоухий щенок любит вкус молока,
А не крови, бегущей из порванных жил.
Если вздыблена шерсть, если страшен оскал,
Расспроси-ка сначала меня, как я жил.

Я в кромешной ночи, как в трясине, тонул
Забывая, каков над землёй небосвод.
Там я собственной крови с избытком хлебнул -
До чужой лишь потом докатился черёд.

Я сидел па цепи и в капкан попадал,
Но к ярму привыкать не хотел и не мог
И ошейника нет, чтобы я не сломал
И цепи, чтобы мой задержала рывок.

Не бывает на свете тропы без конца.
И следов, что навек ушли в темноту
И ещё не бывает, чтоб я стервеца
Не настиг на тропе не взял на лету.

Я бояться отвык голубого клинка.
И стрелы с тетивы за четыре шага.
Я боюсь одного — умереть до прыжка,
Не услышав, как лопнет хребет у врага.

Вот бы где-нибудь в доме светил огонек
Вот бы кто-нибудь ждал меня там, вдалеке.
Я бы спрятал клыки и улёгся у ног.
Я б тихонько притронулся к детской щеке.
Я бы верно служил, и хранил, и берёг —
Просто так, за любовь! — улыбнувшихся мне. ...
Но не ждут, и по-прежнему путь одинок,
И охота завыть, вскинув морду к луне.

Из книги Марии Семеновой "Волкодав"