Фридрих Ницше - немецкий философ и филолог, яркий проповедник индивидуализма, волюнтаризма и иррационализма...Согласно Ницше, мораль играет разлагающую роль, предполагая послушание, терпение, совестливость: все это размягчает и расслабляет волю человека...

]

Фридрих Ницше - немецкий философ и филолог, яркий проповедник индивидуализма, волюнтаризма и иррационализма

Для творчества Ницше характерно необычное употребление общепринятых в философии понятий. Его идеи, как правило, облечены в форму фрагментов и афоризмов. Ему чужды всякие попытки построения философской системы. Согласно Ницше, мир есть постоянное становление и бесцельность, что выражается в идее "вечного возвращения одного и того же". Лишь понятие "вещи" выступает как некий момент устойчивости в хаосе становления. Вслед за А. Шопенгауэром Ницше в основе мира мыслил волю как движущую силу становления, как порыв, как "волю к власти", волю к расширению своего Я, к экспансии. Ницше переносил идеи Ч. Дарвина о борьбе за существование животных на жизнь человеческого общества. Центральным понятием у Ницше является идея жизни. Он родоначальник направления, именуемого философией жизни. В человеке он подчеркивал принцип телесности и вообще биологическое организменное начало. Интеллект же есть лишь высший слой, необходимый для сохранения организменных образований, в первую очередь инстинктов. По Ницше, интеллект не познает, а схематизирует мир в той мере, в какой это нужно для практической потребности. Мышление - метафорично, что в наибольшей степени связывает нас с реальностью. Каждый человек по-своему конструирует мир, исходя из своих индивидуальных особенностей: у каждого в голове - своя индивидуальная мифология в условиях его стадного бытия.

Теория познания в ее классическом смысле не была предметом особого внимания мыслителя. А некоторые его высказывания по этим вопросам проникнуты субъективизмом и агностицизмом. Ницше отвергает принципы демократии и исторического прогресса: он противопоставляет ему amor fati - любовь к судьбе; он отвергает также идеи равенства и справедливости как "разлагающие цельность человеческой природы". Ницше, будучи сторонником принципа социальной иерархии, развивает элитарную концепцию абсолютного господства "высшей касты" - тех "немногих", которые "имеют право" воплощать счастье, красоту и добро, господствовать над подавляющим большинством - серостью, которую не общество, а сама природа будто бы предназначила к тому, чтобы быть "общественной пользой".
Ницшеанский образ "сверхчеловека" воплощает его критику морали. Согласно Ницше, мораль играет разлагающую роль, предполагая послушание, терпение, совестливость: все это размягчает и расслабляет волю человека. А это резко претило воззрениям Ницше: он гипертрофировал волю, особенно волю к власти, в широком смысле этого слова. Читая работы Ницше, остро чувствуешь, как он "всласть описывает власть". Образ "сверхчеловека" - это культ "сильной личности", одержимой жаждой власти. По Ницше, все критерии морали носят чисто произвольный характер, а все формы человеческого поведения маскируют "волю к власти". У людей слабых она проявляется как воля к "свободе", у более сильных - как воля к большей власти или, если это не приводит к успеху, как воля к "справедливости", у самых сильных - как любовь к человечеству, чем маскируется стремление к подавлению чужой воли. Наконец, представление о хаотичности мира, об отсутствии в нем закономерного развития означает и бессмысленность морали. Для Ницше как философа жизни критерием оценки всех явлений духа служит степень автоматической включенности человека в стихийный и нерасчлененно-целостный поток бытия.

Ницше не только характеризовал "волю к власти" как определяющий стимул поступков человека, как главную особенность его деяний, но простирал этот принцип на всю "ткань бытия". Чтобы понять, что такое "жизнь" и какой род стремления и напряжения она представляет, эту форму в одинаковой мере следует отнести как к дереву и растению, так и к животному. "Из-за чего деревья первобытного леса борются друг с другом? - ...Из-за власти!" Характеризуя жизнь как "специфическую волю к аккумуляции силы", Ницше утверждает: жизнь как таковая "стремится к максимуму чувства власти".

Основное внимание Ницше было сосредоточено на проблемах культуры, на вопросах этики и эстетики, в частности музыки, а также на идеях бытия человека. Современная ему культура оценивалась им как "культура декаданса", когда, по Ницше, возрастание интеллекта ослабляет инстинкт человека, приглушая ощущение его слиянности с природой, умаляя смысл жизни как единственно абсолютной ценности. Над всем человечеством, утверждает Ницше, царит бессмыслица. Для культуры декаданса якобы характерна христианская мораль с ее культом утонченной духовности и милосердия, когда вместе с тем происходит явное умаление ценности земной жизни и усиливаются принципы сострадания. Рассматривая искусство, Ницше выделяет в нем два начала: дионисийское - стихийное, оргиастическое, экстатическое - и аполлоновское - просветленное, гармоническое, рефлексивное. Эти противоборствующие силы характеризуют само бытие, причем дионисийское, изначально-жизненное, лежит в основе бытия. Идеал культуры заключается в опосредовании и достижении равновесия этих полярных начал. Искусство - это сублимация чувственного удовольствия: восприятие произведений искусства сопровождается возбуждением полового инстинкта, опьянением, жестокостью как глубинным состоянием психики. Их смешение производит эстетическое состояние. Искусство, по Ницше, есть избыток, излияние цветущей телесности в мир образов и желаний. Ницше характеризует эстетику как "прикладную физиологию", а в эстетическом чувстве усматривает интуитивную оценку явления как психофизиологически полезного или вредного для организма.

В своем труде "Рождение трагедии из духа музыки" Ницше пересматривает отношение к Сократу и последовавшей за ним рационалистической традиции. Ницше утверждал, что сократизм своим рационализмом разрушил античное мифологическое мироосмысление и своей иронией убил его, не предложив ничего взамен. Рациональное знание могло, по Ницше, раскрыть только ту убийственную истину, что жизнь бессмысленна. Жизнь якобы не может быть построена на рациональных основаниях. Скептицизм убивает миф, тем самым убивая незнание, а оно как раз и дает человеку силы к жизни и сообщает ей смысл. Вот почему трагически-болезненный мыслитель так резко выступал против идеологов Просвещения с их гиперрационализмом, с их требованием перекроить жизнь, исходя из принципов человеческого разума, которому якобы все доступно.
Стремление Ницше создать основы новой морали "сверхчеловека" взамен христианской, найти новый путь религиозного сознания нельзя считать продуктивным. Тем не менее воззрения Ницше имели и по сию пору имеют большое влияние на умы людей; этому, видимо, во многом способствует удивительно изящная литературная форма его произведений в виде броских афоризмов, парадоксальных выражений, памфлетов и притч .

Нельзя, впрочем, не отметить, что главная тенденция в воззрениях этого незаурядно одаренного мыслителя и публициста состояла в совершенствовании культуры человека, в улучшении самого типа человеческой личности. А это, согласитесь, благородная цель. Совершенствование личности в ее положительном содержании всегда желательно.

В своей полемике с христианством Ницше, по словам Вл. Соловьева, поразительно "мелко плавает" и его претензия на значение "антихриста" была бы в высокой степени комична, если бы не кончилась такой трагедией.

В заключение хочется сказать: произведения Ницше критикуют, а некоторые даже просто ругают, но очень многие ими зачитываются, его высоко ценят; приобщение к его творениям, несомненно, обогащает, утончает наш духовный мир.


Брак — это наиболее изолганная форма половой жизни.
Брат мой, если счастье сопутствует тебе, то у тебя только одна добродетель, и не более: тогда легче идти тебе через мост.
Добро и зло, богатство и бедность, высокое и низкое, и все имена ценностей — все это станет оружием и будет воинственно утверждать, что жизнь должна превозмогать себя снова и снова!
...Если бы боги существовали, как бы вынес я, что я не бог?
Если ты раб, то не можешь быть другом. Если тиран — не можешь иметь друзей.
Есть дающие натуры и есть воздающие.
...Женщина мало что смыслит в чести. Пусть же станет честью ее — любить всегда сильнее, чем любят ее, и в любви никогда не быть второй.
Даже в смерти должны пылать дух ваш и добродетель, подобно вечерней заре над землей: иначе смерть ваша плохо удалась вам.
Даже в чаше высшей любви содержится горечь...
Даже когда народ пятится, он гонится за идеалом — и верит всегда в некое «вперед».
...Даже самая широкая душа, братья мои, — какие это жалкие угодья!
Десять раз на дню должен ты находить истину, иначе будешь искать ее и ночью, и душа твоя останется голодной.
Женщина понимает детей лучше мужчины, но в мужчине детского больше, чем в женщине.
Красота — это обещание счастья.
Кто подвергается нападкам со стороны своего времени, тот еще недостаточно опередил его — или отстал от него.
...Кто хочет научиться летать, тот должен сперва научиться стоять, и ходить, и бегать, и лазить, и танцевать: нельзя сразу научиться полету!
Культура — это лишь тоненькая яблочная кожура над раскаленным хаосом.
...Лучшее должно господствовать, и лучшее хочет господствовать! А где учение гласит иначе, там лучших не хватает.
Лучшее средство хорошо начать день состоит в том, чтобы, проснувшись, подумать, нельзя ли хоть одному человеку доставить сегодня радость.
Когда морализируют добрые, они вызывают отвращение; когда морализируют злые, они вызывают страх.
Кого ненавидит женщина больше всех? Железо так говорило магниту: «Больше всего я тебя ненавижу за то, что ты притягиваешь, не имея достаточно сил, чтобы тащить за собой».
Кому Целомудрие в тягость, тому не следует советовать его: чтобы не сделалось оно путем в преисподнюю, превратившись в грязь и похотливость души.
Любите и ближних своих, как самих себя, — но прежде станьте теми, кто любит самого себя, — любит великой любовью, любит великим презрением!
Любить и погибнуть: это сочетание — вечно. Воля к любви означает готовность к смерти.
Любящие и созидающие — вот кто всегда был творцом добра и зла. Огонь любви и гнева пылает на именинах всех добродетелей.
Как только благоразумие говорит: «Не делай этого, это будет дурно истолковано», я всегда поступаю вопреки ему.
Мы очень мало знаем и плохо учимся: потому и должны мы лгать.
...Надо учиться любить себя — любовью здоровой и святой, чтобы оставаться верным себе и не терять себя. И поистине это вовсе не заповедь на сегодня и на завтра — учиться любить себя. Напротив, из всех искусств это самое тонкое, самое мудрое, самое высшее и требующее наибольшего терпения.
На свете гораздо больше счастья, нежели сколько видят его затуманенные печалью глаза, если только считать верно и не забывать тех приятных минут, которыми бывает богат каждый день человеческой жизни, как бы тяжела она ни была...
Мораль — это важничание человека перед природой.
Мужчине следует остерегаться женщины, когда она любит: ибо тогда она готова на любую жертву, и все остальное не имеет никакой ценности в глазах ее.
Мужчине следует остерегаться женщины, когда она ненавидит: ибо он в глубине души своей только зол, она же — скверна.
Не вокруг тех, кто измышляет новый шум, а вокруг изобретателей новых ценностей вращается мир; неслышно вращается он.
Некоторым не удается жизнь: ядовитый червь гложет им сердце. Да приложат они все силы свои, чтобы смерть лучше удалась им!
Не старайся приукрашивать себя для друга: ибо стрелой и стремлением к Сверхчеловеку должен ты быть для него.
...Несчастье ускользнуло от тебя; наслаждайся же этим, как счастьем своим!
Нет более жестокого несчастья в судьбе человеческой, чем когда властители земли — не первые среди подданных своих. И все тогда становится лживым, превратным, ужасающим.
Люди, стремящиеся к величию, суть по обыкновению злые люди: таков их единственный способ выносить самих себя.
Многие умирают слишком поздно, а иные — слишком рано. Пока еще странным покажется учение: «Умри вовремя!»
Много кратких безумий — вот что вы называете любовью. И ваш брак кладет предел множеству кратких безумий — одной большой и долгой глупостью.
Не то, что мешает нам быть любимыми, а то, что мешает нам- любить полностью, ненавидим мы больше всего.
Как только религия приобретает господство, ее противниками становятся все те, кто были ее первыми последователями.
Когда вы возвысились над похвалой и порицанием и воля ваша желает повелевать всеми вещами как воля любящего: тогда зарождается добродетель ваша. Когда вы презираете мягкое ложе и все приятное, однако легко засыпаете даже возле роскошных постелей неженок: тогда зарождается добродетель ваша.
Люди, недоверчивые в отношении самих себя, больше хотят быть любимыми, нежели любить, дабы однажды, хотя бы на мгновение, суметь поверить в самих себя.
Жизнь — источник радости; но всюду, где пьет толпа, родники отравлены.
И если друг причинит тебе зло, скажи так: «Я прощаю тебе то, что сделал ты мне; но как простить зло, которое этим поступком ты причинил себе?»
...Голос красоты звучит тихо: он проникает только в самые чуткие уши.
Да будет женщина игрушкой, чистой и изящной, словно драгоценный камень, блистающий добродетелями еще не созданного мира.
Да будет человек избавлен от мести: вот мост, ведущий к высшей надежде, и радужное небо после долгого ненастья.
Искусство делает выносимым вид жизни, окутывая ее дымкой нечистого мышления.
Каждая церковь — камень на могиле Богочеловека: ей не хочется, чтобы Он вновь воскрес.
О, посмотрите же на эти шатры, что воздвигли священники! Церквами называют они свои берлоги, полные слащавых ароматов!
Редко ошибешься, если исключительные поступки будешь объяснять тщеславием, посредственные — привычкой и мелкие — страхом.
«Религиозный человек», «глупец», «гений», «преступник», «тиран» — все это суть дурные названия и частности, замещающие кого-то неназыва-емого.
Сладострастие: невинно и свободно оно для свободных сердец, сад счастья на земле, праздничное изобилие и дар будущего от избытка его.
Поэтому хочу я, чтобы искренне говорили друг другу: «Мы любим друг друга; посмотрим, будем ли мы любить и впредь! Или обещание наше ошибочно? Дайте нам время и недолгий союз, чтобы увидеть, годимся ли мы для истинного союза! Великое дело — всегда быть вдвоем!»
Разрастаться не только вширь, но и расти вверх — да поможет вам в этом, братья мои, сад супружества!
Ревность — остроумнейшая страсть и тем не менее все еще величайшая глупость.
Сладострастие: это сладкий яд лишь для увядших, для тех же, у кого воля льва, это великое сердечное подкрепление, вино из всех вин, благоговейно сбереженное.
Сладострастие: это величайшее блаженство, символ высшего счастья и высшей надежды...
Слишком долго таились в женщине раб и тиран. Поэтому неспособна она к дружбе: ей ведома только любовь.
Смерть достаточно близка, чтобы можно было не страшиться жизни.
Стал ли ты чистым воздухом, хлебом и лекарством для друга своего? Иной не в силах освободиться от собственных цепей, однако друга своего спасает.
Поистине, подобно солнцу, люблю я жизнь и все глубокие моря. И вот что называю я познанием: чтобы все глубокое поднялось на высоту мою!
Поскольку время бесконечно, до настоящего момента уже протекла бесконечность, то есть всякое возможное развитие должно уже было осуществиться. Следовательно, наблюдаемое развитие должно быть повторением.
С тех пор, как существуют люди, слишком мало радовался человек: только в этом, братья мои, наш первородный грех! И если мы научимся больше радоваться, то так мы лучше всего разучимся обижать других и измышлять всевозможные скорби.
О, этот фальшивый свет, этот спертый воздух! Тут не позволено душе взлететь на высоту свою! Но Вера их так повелевает им: «На колени, и вверх по ступенькам, грешники!»
Поверхностные люди всегда должны лгать, так как они лишены содержания.
Но если есть у тебя страждущий друг, стань для страданий его местом отдохновения, но вместе с тем и жестким ложем, походной кроватью: так лучше всего ты сможешь помочь ему.
Но если жизни так нужна высота, то ей нужны и ступени, а также противоречие ступеней и восходящих по ним! Восходить хочет жизнь и, восходя, превозмогать себя.
О времени и становлении должны говорить высочайшие символы: им надлежит восхвалять все преходящее и быть оправданием ему!
Одиннадцать двенадцатых всех великих людей истории были лишь представителями какого-то великого дела.
О, как много великих идей, чье действие подобно кузнечным мехам: от них человек надувается и становится еще более пустым.
Опасность мудрого в том, что он больше всех подвержен соблазну влюбиться в неразумное.
Подальше от базара и славы уходит все великое: в стороне от базара и славы жили всегда изобретатели новых ценностей.
...Там, где нельзя больше любить, там нужно пройти мимо!
По-новому верит он завтра, а послезавтра — вновь по-другому. Стремительны чувства его, как и толпы, и так же переменчивы настроения.
Убожество в любви охотно маскируется отсутствием достойного любви.
Братья мои, любить дальнего, а не ближнего призываю я вас.
Всегда замечал я, что супруги, составляющие плохую пару, самые мстительные: они готовы мстить всему миру за то, что уже не могут расстаться.
В сознательной любви женщины есть и внезапность, и молния, и тьма рядом со светом.
Ты хочешь, чтобы тебя оценивали по твоим замыслам, а не по твоим действиям? Но откуда же у тебя твои замыслы? Из твоих действий!
У актера есть дух, но мало совести духа. Он всегда верит в то, посредством чего заставляет уверовать и других, — он верит в себя самого!
Я не понимаю, к чему заниматься злословием. Если хочешь насолить кому-нибудь, достаточно сказать о нем какую-нибудь правду.
Тот, кто ответил себе на вопрос: «Зачем жить?» — сможет вытерпеть почти любой ответ на вопрос: «Как жить?»
Требование человека, чтобы его полюбили, есть величайшее из всех самомнений.
Ты должен сжечь себя в своем собственном пламени: как иначе хотел бы ты обновиться, не обратившись сперва в пепел!
Ты молод и мечтаешь о ребенке и браке. Но ответь мне: таков ли уже ты, чтобы иметь право желать ребенка? ...Преодолел ли ты самого себя, повелитель ли ты своих чувств, господин ли своих добродетелей? ...Или в желании твоем говорит животное и потребность природы твоей? Или одиночество? Или недовольство собой?
Тысячами мостов и тропинок пусть стремятся люди к будущему, и все сильнее должна произрастать между ними вражда и неравенство: так внушает мне великая любовь моя. Призрачные образы и символы пусть изобретут они во вражде своей, и величайшее сражение состоится тогда между ними.
Я хожу среди народа и держу свои глаза открытыми: люди не прощают мне того, что я не завидую добродетелям их.
Я люблю храбрых: но недостаточно быть рубакой, нужно еще знать, кого рубить! И часто больше храбрости бывает в том, чтобы удержаться и пройти мимо: и сохранить себя тем самым для более достойного врага!
Те, кто до сих пор больше всего любили человека, всегда причиняли ему наисильнейшую боль; подобно всем любящим, они требовали от него невозможного.
Только для созидания должны вы учиться!
Только там, где кончается государство, начинается человек — не лишний, но необходимый: там звучит песнь того, кто нужен, — единственная и неповторимая.
Я хожу среди них и держу свои глаза открытыми: люди измельчали и мельчают все больше. И причина этому — их учение о счастье и добродетели. Они умеренны в добродетели и хотят комфорта. А с комфортом совместима лишь умеренная добродетель.
В стадах нет ничего хорошего, даже если они бегут вслед за тобой.
Всякая великая любовь желает не любви, она жаждет большего.
...Всякая истина, о которой умалчивают, становится ядовитой.
Всякий, жаждущий славы, должен заблаговременно расстаться с поче том и освоить нелегкое искусство — уйти вовремя.
«Возлюби ближнего своего» — это значит прежде всего: «Оставь ближнего своего в покое!» И как раз эта деталь добродетели связана с наибольшими трудностями.
В пустыне и господами пустыни искони жили честные, свободные умы; а в городах живут прославленные мудрецы — откормленные вьючные животные. Всегда, словно ослы, тянут они — повозку народа}.
...Все боги суть символы и хитросплетения поэтов!
Все вы служили народу и народному суеверию, вы, прославленные мудрецы! — а не истине!
Всяким маленьким счастьем надлежит пользоваться, как больной постелью: для выздоровления — и никак иначе.
...Вы еще не искали себя, когда обрели меня. Так бывает со всеми верующими; и потому так мало значит всякая вера.
Вы заключаете брак: смотрите же, чтобы не стал он для вас заключением! Слишком торопитесь вы, заключая брак, и вот следствие — расторжение брачных уз!
Говорить о женщине следует только с мужчинами.
В мире самые лучшие вещи еще ничего не значат, пока нет того, кто их представит с подмостков: великими людьми называет толпа этих представляющих.
В настоящем мужчине всегда сокрыто дитя, которое хочет играть. Найдите же в нем дитя, женщины!
Вовсе не так легко отыскать книгу, которая научила нас столь же многому, как книга, написанная нами самими.
Говорят «удовольствие» — и думают об усладах; говорят «чувство» — и думают о чувственности; говорят «тело», а думают о том, что ниже, тела, — и вот таким образом была обесчещена троица хороших вещей.
Будьте же равнодушны, принимая что-либо! Оказывайте честь уже тем, что принимаете, — так советую я тем, кому нечем отдарить.
Будь тем, кто ты есть!
...Великая любовь выше страдания, ибо то, что любит она, она еще жаждет — создать!
Бог — это некое предположение...
Большинство людей слишком глупы, чтобы быть корыстными.
Брак может казаться впору таким людям, которые не способны ни на любовь, ни на дружбу и охотно стараются ввести себя и других в заблуждение относительно этого недостатка, — которые, не имея никакого опыта ни в любви, ни в дружбе, не могут быть разочарованы и самим браком.
Брак: так называю я волю двоих создать единое, большее тех, кто создал его. Брак — это взаимоуважение и почитание этой воли.
Верующий находит своего естественного врага не в свободомыслящем, а в религиозном человеке.
Взгляните на верующих! Кто больше всего ненавистен им? Разбивающий скрижали их ценностей, разрушающий и преступающий, но он есть созидающий.
А больше всего ненавидят того, кто способен летать.
А вы, друзья мои, говорите, что о вкусах не спорят? Но вся жизнь и есть спор о вкусах!
А на рассвете рассмеялся Заратустра в сердце своем и сказал насмешливо: «Счастье бегает за мной. Это потому, что я не бегаю за женщинами. А счастье — женщина».
Бог дал нам музыку, чтобы мы прежде всего влеклись ею ввысь...
В мире недостаточно любви и благости, чтобы их можно было расточать воображаемым существом.