Покойный свет торшера


ПОКОЙНЫЙ СВЕТ ТОРШЕРА

в стиле Rock-in-Room


Пространство спальни тамасичными кружевами лёгких, прозрачных материй молчало камнем. Зеркальный повтор этой мысли устал и желал сжатой скинии ветра.

- Старею...

Ольга Андреевна печально смотрела сквозь стекло, сквозь собственный абрис, сквозь своё время...

Морщины исцарапали ёмкую гладь глубины отражений и тронули ранками лицо и шею Ольги, украшая тёмные глазницы скульптурной строгостью, знавших и смех, и каприз, и поцелуи мужчин.

Зеркальное пространство ощупывало и осматривало её тело ладонями разных диафрагм...

: утром – нервно : глаза, лицо, шея, лицо, глаза, зубы;

: днём - мимолётно : глаза, голова, грудь, спина, колготки, губы;

: вечером - медленно и печально : абрис, ноги, попка, плечи, грудь, живот, чубчик письки, попка, спинка, шея, грудь, соски, зубы, губы, глаза, абрис и глаза, глаза, глаза...

Сквозь мякоть несуществующего бытия, вслед за глазами, ползли по её телу руки, примеряя абрис пришедшей из света к реальной - смуглой и стройной тридцатилетней женщине. Она игриво плескалась в плотном пространстве нереальной плоти, взбивая руками волосы, и представляя себя то распутной, то больной и слабой, то сильфидной, а иногда, вдруг, начинала плести косичку...

- Старею...

Прозрачная тень рванулась в кристальном пространстве, и коснулась колен Ольги Андреевны, и приподняла воздушную ткань, и повернула плечо в одну сторону, потом в другую, - едва заметно улыбнулась, - и резко сорвала и с себя и с Оленьки мягкую ночную накидку: волосы ещё плавно падали вниз, рассыпаясь на обнаженных плечах, а она уже пристально смотрела на две маленькие дульки, всегда бледные от тенистого места. Торшер лизнул теплом соски и нервная дрожь, - через спину, - кинулась в волосы, и через плечи - обронила холод на живот и, шевельнув кудри лона, дрогнула в коленях. Ольга Андреевна ладонями приподняла груди немного вверх и нервно толкнула свои рёбрышки вздохом, чтобы выше задрать носы титек.

- Тряпочки... Всё уходит... грудь девичья... грудь матери и ... всё уходит... тряпочки...

Объём отражения навалился на Ольгу как на собственную тень и она опустила руки, а зеркальный воск застыл перед ней профильным срезом, - женщина посмотрела на себя сбоку, где вместо упруго-острого излома, торшер огибал плоскую линию, увязая в мягкой коже. и лишь в нижней части живота и в бёдрах жил тугим бронзовым блеском.

- Любимой мне не быть...

Ольга Андреевна оттолкнула себя, и они обе рухнули на кровать.

- Поэтому они непостоянны. Коты мартовские!...

Каприз печальной краской скользнул по её лицу тоненьким горячим ручейком, и светло-грустная нить мулине зажглась покойным светом торшера.

- А время-то... где он опять..., - Ольга Андреевна встала быстро укуталась дымкой ночной рубашки и опять вошла в зеркало, где столкнулась с тихой улыбкой изнанки Бытия и, соединяясь с этим пространством, изваяла своей плотью строгость лебяжьего нрава. - А сколько их, мною отвергнутых...

Она отвернулась от себя и раскинулась устало на кровати.

- Кроме одного отвергла всех! Дура... он не любит меня... хотя: ревнует же.. он просто эгоист! Боится, - рогатым станет! Да-да, это эгоизм в нём и не больше!... Неужели сучка завелась?! Это нас нужно под замком держать...

Голос Ольги Андреевны был слегка прибавлен гирькой часов, - нескончаемым пульсом многоточий. Её волнение и воображение, рождённые полуночным часом, не углублялись, хотя и не угасали вопросы: она боялась измены мужа и думала об этом штрихами - без пошлостей. Абрис мыслей и отражение Ольги, сумрачно теснившиеся на полированном шифоньере, были равными: неясными, нечеткими, неровными... Она лежала, рассматривая искажённый собственный силуэт, и жалела, что не может разглядеть ни собственных глаз, ни женских линий в своём теле из-за мутной толщи лакированных досок. Она смотрела на шифоньер как на пыльную картину и ненавидела автора данного произведения. Ненависть к нему родилась давно и жила иногда вечерами.

- Он боялся меня, - опять печально сказала Ольга Андреевна, подчиняясь пространству воображения. - Он моей красоты испугался. Красоты откровения. Он рисовал мой портрет с моего отражения. Он испугался любви... Дурак! Ему только шахтеров рисовать или железнодорожников...

Ольга улыбнулась и пожалела: отражение не приметило такую мелочь. В пролакированном пространстве рука скользнула к груди, и она почувствовала в своих пальцах сосок... Полированная слизь потянулась к Ольге Андреевне теперь обеими руками: пальцы ласкали и грудь, и обжигали ноги...

- Я на шпалу и похожа там! - Ольга взволнованно раздвинула ноги. - Цензура испортила картину!... Да!... Посмотрели и заставили одеть... Потемнее, - чтоб под спецовку... Фу...

Пеньюар раздражал. В полированном дне мелькнула дымка ночной накидки и упала туманом в зеркальном пространстве.

Рука потянулась к торшеру, и всё кругом пропало: и только топот стрелок продолжил жизнь в тёмной комнате, и только чьи-то тёплые руки!...

...Ольга почувствовала Его во тьме и затихла: тёмно-лунная плоть прижалась к ней и обожгла уста, а потом по щекам обронилась на плечи и облизала соски... Тряпочки наполнились сучьей тревогой и ожили... Ольгин язык бросил влагу на губы, а тьма истерично закрутилась вокруг пупка и сорвалась на губы, и размазала по волосам горячую жидкость, и обняла мягкую попку и влезла в мокрый чубчик - ноги сжались и сдавили ночь...

Ни напряжённая гладь зеркала, ни полированная глубина красного дерева не хранили в себе абрис Оленьки, поэтому грех самки умирал во тьме, пугая экстазными стонами только мирный бег стрелок, и приближал сладкий миг слияния с тьмой...

Пульс онемел в ней, и всё провалилось!... - с ресниц Ольги сорвалась слеза, царапнула щёку и вернула чувство...

- Значит, художник не виноват, его заставили... Ведь была красота... была! Художник - тряпка, тряпка и слюнтяй... Ведь была красота...

Ольга Андреевна опять впустила свет, - всё так же бежало время, пропуская песок из одинокой руки... Женщина встала и столкнулась с грешницей.

- Да, красота была...

Она отмахнулась от себя и влезла под одеяло.

- Где же он шляется?... Эгоист... Ладно... Всё! Всё: сплю!

Укрыв себя тьмой, Ольга Андреевна позволила сомнамбулизму перетащить отражения её мыслей в ладони любимого и опьянела от сладкого сна, но чужие слова и чужая улыбка возбудили брезгливость и она от страха проснулась: включила свет!... В пространстве застывшего лака устало плавала всё та же картина...

- Надо его переставить, - изнанка Бытия в вязком дне полировки застыла от бессилия сбросить тяжесть мёртвого леса. - Приснится же... У него кто-то есть! И сюда, кобель, её приводил!...

Ольга Андреевна с отвращением оттолкнулась от подушек, и села посредине кровати поджав ноги.

Омут деревянного блеска смотрел на неё стылой горько-солёной лужей слез, в которой отразилась соперница... Пахло секрецией...

- Я дура!

Она брезгливо вытерла простынёю руки.

- Шкаф нужно убрать и купить неполированный.

Рассердившись на себя и на мужа, она опять позволила размеренным звукам часов терпеливо точить ночь до рассвета, до нового дня.
[330x450]