[slерt]
Ненавязчиво обжигающее солнце пробирается в город с самого утра, резко, рывками, но медленно, как неопытный мальчик при дефлорации. Прокрадывается, обжигает, вторгается, щекочет горячими лучами уборщицу Глашу и БабИру, вечную и непоколебимую, как Великая Китайская.
Глаша щурится, протягивает сухонькую ручку к непослушной сизой прядке, выбившейся из-под бордовой косынки, пытаясь стряхнуть повисшую на волосах желтую солнечную каплю, сучит обутыми в тряпошные боты ногами, тяжело вздыхая и покашливая, - то ли от старческой одышки, какой мы все с вами будем страдать в свое время, то ли от воспоминаний.
Воспоминания семидесятилетней выдержки - это, знаете ли, не шутка. Их много, разные и попробуй-ка разбери, что твое, а что - так, примешалось по ходу истории, попробуй-ка восстанови несчитанное множество имен, давно уж похороненных, лиц, прахом лежащих в благообразных урночках, закрытых бумажными гвоздиками и матерчатыми розами. Попробуй найди для каждого, для самого махонького, местечко в потертой, скукожившейся от времени душе.
Там вот, бледный, почти совсем уже растворившийся, - Петечка. Студент, музыкант, умница! Ах, как она его любила. Ну и что, что не красавец и еврей, тогда все приличные такими были, и ничего. Зато какие он ей, Глашеньке, тоненькой, фактурной, как хвастливо любил говорить друзьям отец на вечерах, сонаты посвящал! Ах! Первая любовь. Потом, правда, его забрали... Ну да это неважно.
Ах, конечно, у нее всю жизнь были романы, всегда она была влюблена. Ну, романы - ну как романы, тогда это было еще нельзя, безнравственно, и она, конечно, вела себя со всеми строго. Но что-то такое, знаете ли, витало в воздухе, да...
Или вот к примеру, Александр Николаевич. Да-да, тот, в драповом пальто, с усами и папиросой. Между прочим, министр. Какой? Да Боже мой, она не помнит. И не надо. Рядом? Рядом - это его жена Наташа. Чудесная женщина, право, чудесная! Вы подумайте, четверых детей вырастила. И все мальчики. Чудесная, чудесная! И готовила - Боже!- бланманже у нее выходило первоклассное. И когда Глаша приходила, иногда, редко, по вечерам, на стол непременно ставили мороженое с персиками и вот это самое бланманже - пальчики оближешь.
Александр Николаевич так и остался для Глаши там, в теплом, на удивление мягком ноябре, в пальто и брюках и смешной рубашке в рубчик. Аукнулся лет через 15 - внезапным приглашением на похороны. У нее еще там сумочку украли. Ну такую, черненькую. Красивую. Жалко...
Здесь воспоминания тускнеют и скукоживаются, уступая место острому сожалению о пропавшей сумочке: лакированном дермантиновом кусочке существования, черном, терпко пахнущем лилиями. Скукоживаются, концентрируются, перемешиваются - и уходят в палящее лучами солнце, чтобы не тревожить Глашу до лета, а то и до следующей осенью, расстелиться грязно-бурой московской слякотью, укутать торчащие дома и фонари белым снежным полиэтиленом.
Сонно...