Все читали на моем лице признаки дурных свойств, которых не было; но их предпо­лагали - и они родились. Я был скромен - меня обвиня­ли в лукавстве: я стал скрытен. Я глубоко чувствовал доб­ро и зло; никто меня не ласкал, все оскорбляли: я стал злопамятен; я был угрюм, - другие дети веселы и болт­ливы; я чувствовал себя выше их, - меня ставили ниже. Я сделался завистлив. Я был готов любить весь мир, - меня никто не понял: и я выучился ненавидеть. Моя бесцветная молодость протекала в борьбе с собой и светом; лучшие мои чувства, боясь насмешки, я хоронил в глубине сердца: они там и умерли.
Я говорил правду - мне не ве­рили: я начал обманывать; узнав хорошо свет и пружины общества, я стал искусен в науке жизни и видел, как дру­гие без искусства счастливы, пользуясь даром теми выго­дами, которых я так неутомимо добивался. И тогда в груди моей родилось отчаяние - не то отчаяние, которое лечат дулом пистолета, но холодное, бессильное отчаяние, при­крытое любезностью и добродушной улыбкой. Я сделался нравственным калекой: одна половина души моей не су­ществовала, она высохла, испарилась, умерла, я ее отре­зал и бросил, - тогда как другая шевелилась и жила к ус­лугам каждого, и этого никто не заметил, потому что никто не знал о существовании погибшей ее половины...