Теперь я точно знаю, в какой стране нахожусь.

Об этом громогласно и неоднократно извещал сосед, по несколько раз за вечер высовываясь по самые пятки с балкона, рискую уронить свое измученное алкоголем тело вниз, на чахлые кустики у подъезда. Ему вторили такие же граждане из соседних домов, и все это напоминало перекличку гибонов тропической ночью. Во всяком случае, смысл был тот же: обозначить территорию и дать понять чужакам, что тут живут самые сильные самцы.

А теперь название страны орут невидимые в темноте толпы ее граждан. И даже пытаются бибикать автомобили.

На два этаже ниже живет вьетнамец со своим семейством. И мне его немного жаль. Он лишний на это празднике патриотизма. Вьетнам никогда не участвует в мирового уровня чемпионатах по ногомячу. Даже в кошмарном сне не представить трибуну вьетнамских болейщиков, скандирующих "Вьетнам, чемпион!"

Везет же людям! Они не играют в ногомяч.

Интересно, а как они там стимулируют сбыт пива и краски для морды? Или у них рекламные бюджеты не осваивают? А о чем же они тогда там говорят и о чем думают? Странно... Одним словом -- дикари.

Если бы не было ногомяча, а я был бы правителем страны, я бы под угрозой расстрела напряг бы Академию наук и все засекреченные лаборатории психологической войны, чтобы выдумали мне нечто подобное.

Иначе, как же управлять страной, если в ней нет культа ногомяча?

Допустим, культ создать можно из чего угодно. Но ногомяч -- это круто. Это тебе не победа безголосого на конкурсе безголосых. Ну и что, что твоя страна оказалась самой бездарной на континентальном конкурсе бездарных талантов? Разовое событие. Конечно,  и из него можно кое-что выжать для укрепления государственных идей в головах подданных.  Но не много. Попса -- она, конечно, массовая, но не настолько. Не тот масштаб для такого государства.

Ногомяч -- это да! Он делает головы подданных такими, какими они нужны правителю. Круглыми и до звона пустыми. Способными, если потребуется, выдержать удар с носка и полететь туда, куда надо.

Ногомяч -- это просто. Очень просто. Берем двенадцать человек, вкачиваем в их подготовку бюджет слаборазвитой африканской страны и выпускаем на поле. После чего включаем на полную мощность  государственный канал "дебилятора" -- и процесс пошел.

Результат не так уж важен. Так сказать, главное не победа, главное  -- участие. Что считать победой определю сам. Дело царское. Умные головы в дебиляторе все объяснят как надо. Зря, что ли, кормлю.

Обосрались в первом же матче -- "споткнулись на старте". Закатили один мяч во втором -- "историческая победа, сопоставимая по значению с битвой под Нарвой". Улавливаете историческую аналогию? Я -- нет. На то и царь. А вам -- обязательно. Ну, а если вышли в одну восьмую, все -- национальный праздник до утра. По такому случаю сам появлюсь в дебиляторе и сдержанно, по-отцовски неулыбчиво, державно так, поздравлю. Если вылетят с чемпионата в следующем круге, а и хрен с ним, все равно награжу.

"Сынки... Спасибо. Все, что могу. Все, что могу. Как отцы ваши, и деды, твою мать... Выдержали, переломили... Как на Курской дуге и под Мукденом, мать вашу. Спасибо. И ты Густав, черт не русский, держи медаль! Битте шон, родной.  Даст ист фантастиш, андерстенд? Дай расцелую!"

Внизу собралась толпа болейщиков. Братаются и пивно орут название страны. Угарно, яростно и  безмозгло. Мне сразу делается тревожно за вьетнамца. И за многих других, не имеющих оснований сейчас слиться с толпой. Потому что так же орут, вырывая из себя все человеческое, бросаясь в отчаянную атаку.

В ночном воздухе отчетиливо пахнет пивной отрыжкой погрома.

-- Ничего не будет, -- неожиданно изрекает Старичок, пуская дым в мерцающий огнями Город.

-- Пророк? -- подкалываю я, искрене желая, чтобы он оказался прав.

-- Еще два-три часа максимум. Потом пиво возьмет свое, и они рухнут в счастливое хмельное забытье.

-- Ну да, а утром им "дебилятор" объяснит, что сверщилась очередная историческая победа и явлен знак неуклонного возрождения, укрепления и прогресса страны...

-- РАСИЯ! -- подсказал сосед и, судя по звуку, уронил, таки,  себя.

-- Слава богу, с той стороны подоконника, -- прокомментировал Старик. -- Не люблю оставлять автографы в чужих снах, особенно  в милицейских протоколах.

-- А в полиции Хоккайдо кто три пачки бумаги извел? -- напомнил я.

-- Так когда это было! -- возмутился Старик, но вспомнив, что совсем недавно, уже спокойнее добавил: -- Во-первых, сами подсовывали, значит, с бумагой у них в управлении проблем нет. Что стесняться-то?  Во-вторых, мне иероглифы очень нравятся. Красивые. Жаль, что ничего в них не понимаю. К тому же, то, что они достали из нашей подводной лодки, все двадцать два мешка, на поверку оказалось обычным песком. А за незаконный оборот песка статьи нет. Контрабанду оружия нам тоже навесить не удалось, как ты помнишь. Потому что лодка была списана в утиль еще гросс-адмиралом Деницем, на что у нас имелся официальный документ с его подписью. Кстати, кто затер свастику на гербе?

-- Я.

-- Головка ты... самонаведения, -- ругнулся Старик.

-- Это же фашисткая символика. Могли бы спалиться.

-- Вот и спалились. А все потому, что не надо документ портить! По твоей логике  мне на мандате Дзержинского на пропуск в Горхран теперь тоже надо серп-молот на орла с двумя головами сменить? В свете новых веяний?!

-- Менять не надо. Но и показывать каждому менту вместо регистрации тоже не следует.

-- Спалимся?

-- Да, спалимся!

Слева раздалось шуршание занавески и наружу проклюнулось испитое лицо нашего соседа.

-- А ну, заткунулись, черножопые! Понаехали тут. Спать мешаете! -- провякал он и откинулся.

Мы со Стариком переглянулись. По соображениям конспирации беседовали мы на языке племени игарот, мало кому известному в этой футбольной державе.

-- Ну что, дождался? -- спросил я уже по-русски.

-- Да пошел ты... -- Старик точно указал куда. Лингвистические способности у него, как у всякого профессионально путешественника, -- от бога.

Я понял, что сегодня не то время. И место не то.

Встал на перила балкона. Вытянул вперед руку.

Где-то в промежутке между этими двумя домами, чуть выше уровня горизонта, искрящегося ночными огнями, должна находится Дверь. Я это отчетливо чувствовал по характерному холодку.

-- Постой, я с тобой, -- в последний миг окликнул Старик.

Я не могу обижаться на него долго.

И мы вместе шагнули через Порог.

 Так и не узнав, кстати, какой был счет.

--