В последнем акте (© Саша СТРИЖ)

Осень пахла третьей мировой и сырым бельем, не сохнущим в ледяной квартире. Вечерами, кутаясь в плед и запивая безвкусным чаем (купленным про запас еще в перестройку) бутерброды с маслом "Рама", Ирина смотрела по телевизору, как американцы бомбят Ирак. Выходить из кухни строго запрещалось: в соседних комнатах вершилось таинство любви.

Сын, еще недавно нецелованный, теперь как с цепи сорвался и водил в свою комнату девчонку за девчонкой. Дочь, как всегда, разбиралась со своим безумным Митечкой, то осыпающим ее цветами, то грозящим застрелиться, если она "сейчас же во всем не признается". А в зале чинно гоняла чаи на красной с вышивкой скатерти принарядившаяся мама, Альбина Сергеевна, женщина пикантная, экзальтированная, знающая в жизни толк и бурно переживающая вторую молодость. Через стенку слышался ее заливистый смех, разбавленный густым басом отставного майора из соседнего подъезда.

И эта вакханалия чувств на фоне осени и собственного одиночества разрывала Ирине сердце. Нет, в ее жизни тоже был человек, о котором хотелось думать. Но жил он в другом городе и даже в другой стране, а еще точнее - в другом измерении.

Они познакомились летом, когда Ира, используя длинный учительский отпуск, торговала в Ялте всякими безделушками, которые так любят покупать расслабленные солнцем и морем курортники. Душный вечер клонился к финалу, девчонки с соседних лотков распихивали товар по сумкам, сладко потягиваясь: "Вот и наше времечко наступило, сейчас оттянемся", а Ирина усталой куклой продолжала сидеть под фонарем в надежде, что какой-нибудь кавалер, гуляющий с дамой сердца, купит ей сувенир. Толпа мужчин, возбужденных крымским вином, благолепием щедрой природы и изобилием голых девушек, шумно направлялась в ее сторону.

- О, вот эту рыжуху мы и возьмем в компанию, - сказал самый высокий, похожий на финна, с капельками воды в курчавых волосах. - Правда, красавица? Как насчет шашлыков и портвейна "Ливадия"?

- Я люблю "Черный доктор", - сухо отрезала Ира и обратилась к его толстенькому курносому товарищу, вызывавшему доверие:

- Возьмите дочери кошелек из вишневых веточек, очень изящная вещь.

- Ты глянь, Генка, у тебя даже на лбу написано, что ты папаша, - рассмеялся "финн" и уже более заинтересованно сфокусировал взгляд на Ирине. - Девушка, а может вы ясновидящая?

- За девушку, конечно, спасибо, - ухмыльнулась она, - а насчет прорицаний - мимо. Хотя вас вижу насквозь - бабник и балагур.

Теперь развеселился толстенький и, залившись визгливым смехом, заколотил кулачками по спине приятеля.

- Один ноль, - улыбнулся тот. - Но вы, девушка, потому и дерзите, что успели влюбиться в меня без памяти.

Ирина, которую присутствие незнакомца таинственным образом волновало, невольно покраснела. Он и впрямь был недурен, этот акающий хам, и ей расхотелось дерзить.

- Безумно, - призналась она, прикрывшись легкой иронией. И "финн", широко улыбнувшись, протянул ей руку:

- Я Евгений, а вы? Так мы играем в красное - черное?

- Что это значит? - нахмурилась Ирина, боясь подвоха.

- Красное - портвейн, черное - море, - подмигнул незнакомец.

- Тогда играем, - кивнула Ирина. - На этом же месте через полчаса, идет?

Пить портвейн отправились к морю, на закрытый санаторский пляж, где ночевали до утра деревянные лежаки. Евгений легко перелез через забор и, как пушинку, перетащил Ирину. Они еще не были знакомы и часа, но она доверяла ему, как старому другу. Устроившись под дырявым навесом на двух лежаках, разлили вино по стаканчикам.

- За звезды? - улыбнулся "финн". - Я ведь по профессии астрофизик, знаю о звездах если не все, то многое.

Ирина выпила сладкое вино и закинула голову - там, наверху, красиво и загадочно мерцала другая жизнь, влекущая и одновременно пугающая. От близости космоса закружилась голова, а может, она закружилась от запаха того, кто сидел рядом? Запаха кожи, просоленной морем и пропеченной солнцем, запаха достатка и духов, запаха авантюры?

- Ты женат? - спросила она, вытягиваясь на лежаке.

- Как всякий порядочный мужчина, несколько раз, - ответил он, устраиваясь рядом.

- И как же они тебя отпускали? - поразилась Ирина, - я бы такого не отдала.

- Спасибо, - чмокнул он ее в ушко и, чистосердечно покаялся: - Я далеко не сахар. И сам бросал, и меня бросали.

- А здесь давно отдыхаешь?

- А я и не отдыхаю вовсе, прилетел на два денечка к другу на юбилей. Завтра утром - в Москву.

Сердце сжалось и заныло, как перед смертью. Кажется, на последнем медосмотре в школе у нее нашли миокардит?

- Жаль, - почти всхлипнула Ирина, - и хрипло спросила, - А задержаться не можешь?

- Нет, - погладил он ее по щеке. - Не могу.

- Я приеду к тебе, хорошо? - спросила она, изо всех сил стараясь не расплакаться. - Сходишь со мной... в театр?

Он взял ее за подбородок и задумчиво посмотрел в глаза.

- Ты очень-очень хорошая.

Потом вырвал из блокнота листочек и черкнул телефон.

- Это рабочий, звони. Но я часто бываю в командировках.

Они расстались почти на рассвете. Уходя, Евгений прикоснулся к ее губам. Поцелуй был легок, как рассветный ветерок.

Весь оставшийся летний месяц Ирина вздрагивала и замирала при виде похожей, размашистой походки. И тихо мечтала, как, вернувшись домой, купит себе новый наряд, сделает прическу и, обновленная, загорелая, поедет на встречу к нему. Как снимет одноместный номер, постелит белоснежную скатерть, поставит свечи, хрустальные бокалы и бутылку "Ливадии". И позвонит Ему. И он примчится к ней на такси, войдет по-хозяйски в номер, сбросит на пол пальто, прижмет ее крепко-крепко, и... Дальше чувства захлестывали, сердце выпрыгивало из груди и фантазия стопорилась.

...Она позвонила ему заранее, как только купила билет. И не сразу узнала голос - деловой, далекий, чужой.

- Ирина? Какая Ирина? - переспросил он с раздражением. - А-а-а, крымская, очень мило. Ты приезжаешь в Москву? Увидеться? Даже не знаю, у меня такая нагрузка. А впрочем, вдруг окно образуется. Звони.

Ей бы сразу отказаться, стереть из памяти послушным ластиком и имя, и образ. Прополоскать полынью рот, чтоб вытравить запах "Ливадии". И сжечь тот листик из блокнота, где она обласкала взглядом каждую торопливую циферку. Но Ирина была влюблена и, как все влюбленные дуры, лишилась чувства реальности.

Все было так, как она задумала: и дорогущий номер, и бокалы, натертые до блеска, и отражение в зеркале, за которое не было стыдно.

А в конце рабочего дня она позвонила Евгению.

- Кто, кто его спрашивает? - нахмуренным голосом спросила секретарша. - Знакомая из Украины? Подождите минуточку.

Минута продлилась вечность. Но вот в трубке раздался все тот же манерный голос:

- Евгений Андреевич занят. Он просил передать вам привет и пожелание хорошо отдохнуть в Москве.

На Красную площадь она все-таки выбралась, благо, что гостиница располагалась рядом, а бутылка портвейна в одиночку оказалась хорошей анестезией. В толпе иностранцев и неприкаянных приезжих, рассыпавшихся по холодной булыжной мостовой, Ирина почувствовала, что не одинока.

- Девушка, - сфотографируйте нас, - попросила одна пожилая, провинциальная пара. И в благодарность предложила: - Хотите кофейку? У нас с собой термос.

Ну, кто сказал, что ночь не удалась? Она провела ее в сердце России, в обществе таких же наивных романтиков. А утром смоталась в Лужники и купила семье подарки. В конце концов, разве можно обижаться на снежинку за то, что ее не поймать?

...В зале послышался звон бокалов и кокетливый смех. Ирина вышла в коридор и заглянула в приоткрытые двери. От зажженных свечей по стенам гуляли диковинные тени. Мать, прижавшись к майору, томно качалась в такт музыке. В ее жизненной пьесе последний акт еще не наступил.


© Саша СТРИЖ
[360x481]