И вот, внезапно, ему становится так грустно и одиноко и он понимает, что вся его короткая еще жизнь, совершенно от него независимо, привела к такому положению вещей. Тут уж больше вроде как ничего и не остается, только откинуться на спинку кресла без ручки, и, уже без особого энтузиазма, пустить все на самотек. Но он ведь не из этих, которые плюют на свою жизнь и слетают, кто с катушек, а кто с края крыши. Он попрется дальше, сшибая на ходу все подряд стены, с лютой, но по прежнему не заметной извне, надеждой на то, что кто-то пойдет за ним. И плевать ему, что чернорабочие тюркских народностей будут спешно замазывать за ним дыры палёным бетоном. Такой уж он человек, и ничего с этим не поделаешь. Кто-то скажет - возраст уже не тот, а я бы сказала, что люди еще не те.