Настроение сейчас - Убейте лопатой.

Боже, да неужели ж я закончила с этим и можно со спокйным сердцем браться за зачеты. Писалось довольно тяжело, так что и читаться вам будет не легче). Такой уж автор эгоист.
Для Марко сделала все, что могла, но по возможности отнеситесь к человеку с пониманием. Лайсерг хуже раскрыт, чем думалось... в целом, я стандартно неудовлетворена результатом... В общем, мысли бегают, как тараканы, поэтому объяснить не могу: лучше уж читайте.
Да, и еще: это самая длинная часть.

Название: хм. Может, "Становление?"
Автор: Consta.
Жанр: ангст.
Герои/пэйринги: Марко, Лайсерг, закадровый Люциус.
Дисклэймер: ни на что, кроме отзывов, не претендую.
Предупреждения: AU. Италия, Лайсергу около десяти лет.
Поглядывайте, может проступить ООС.
Напутственное слово: не принимайте близко к сердцу: на самом деле все было не так. :)

Часть третья.

Люциус хотел обставить все по-хорошему. Лицемер.
Идиот. Неужели он не понимал, что начиная с того момента, как он предал их мечту, их цель, всякое «по-хорошему» исключалось; в лучшем уж случае – никак? Тяжело часами втолковывать простые вещи человеку, который тебе противен. Которого-то и человеком не считаешь: так, змея, которую за хвост поймали.
А он: есть, мол, организация, а есть семья. И из семьи, мол, уйти он не волен – хотя бы просто по вере своей.
Волен, волен, катись. Отпускаем с радостью.
Хотелось бы сперва услышать то же и от Лайсерга, ответил Люциус. (Лайсерг уехал на две недели в Ливорно, не по работе). И вообще, поговорить бы с ним.
Переманивать вздумал, сволочь. Вот теперь-то уж точно никакого «по-хорошему».
Через три часа он ушел. Сказал: надеется, что не навсегда. И по-прежнему не хочет быть для них врагом.
Еще и трус.
***
Следующие три дня Марко не делал ничего, не выходил из дома даже по работе и, кажется, ни о чем не думал. Последнее было вполне разумно – он все равно не смог бы думать ни о чем, кроме предателя, а предатели не стоят размышлений. В квартире – тихой, пустой, замкнутой – повисло странное ощущение ирреальности, утратилось понятие о времени. Да и откуда было взяться времени: ничего не происходило, ничто не двигалось, меньше всего – он сам.
На четвертый день он очнулся: было так настойчиво-солнечно, что пришлось открыть шторы, затем - окно. А с пробитой во внешний мир брешью стало много сложнее не замечать, что внизу есть люди и есть, кстати говоря, время. Есть транспорт. Есть транспорт – значит, есть работа. Да, хотя все обрушилась, работа отчего-то есть по-прежнему… Возможно, среди осколков удастся раскопать еще что-нибудь. Ведь Люциус, как смутно припоминалось, еще что-то не уничтожил… но что?
Он вернулся мыслью к транспорту – разгадка явно была там. Автомобили, автобусы, самолеты, поезда… Стоп. Поезда.
Сегодня, в девятнадцать десять, седьмая платформа. Встретить Лайсерга.
Да, конечно, - он же отвоевал Лайсерга.
***
Это был первый случай, когда Лайсерг отлучался так надолго один, и его, очевидно, распирало от счастья вернуться. Когда буквально через секунды после прибытия он подлетел к Марко (оживленный, запыхавшийся, сияющий глазами и улыбкой) – тому на секунду показалось, что сейчас кинется на шею – сам, без спросу и без оглядки. Но даузер вовремя поднял глаза на его лицо… и как-то потерялся, погас. Отступил на полшага и, автоматически перекручивая лямку рюкзака, уставился как завороженный. Оба молчали.
- Идем, - секунд через десять сказал Марко и направился к машине.
В продолжение всей поездки он смотрел только на дорогу, Ласйерг же, на соседнем сидении, – себе под ноги. Несколько раз он вскидывался, подавался к Марко с каким-то вопросом, но всякий раз словно спотыкался о выражение лица опекуна и снова сникал, так и не заговорив. После пятой такой попытки Марко включил радио.
Они молчали на лестнице, молчали дома. Марко принялся готовить ужин, Лайсерг неслышно ходил по квартире, раскладывая вещи. На стол накрывали вместе, и он видел, как дрожали у даузера руки, как он под смехотворными предлогами то и дело прятал, а то и утирал лицо. Ребенок сообразил, удовлетворенно решил Марко, растолковывать не придется. Может, и вправду не пришлось бы, но – досадная случайность: за столом они сидели друг против друга. В таком положении сложно долго не встречаться глазами, особенно если один ищет этого. И вот, Ласйерг отложил вилку и, удерживая взгляд, тихо спросил:
- Марко, Люциус… он ушел?
Марко напротив стиснул свою вилку в кулак.
- А что, - ответил он так же тихо, - соскучился?
Ласйерг вжался в спинку стула, напуганный контрастом мягкого тона и бешеного взгляда, но упорно отказывался опустить или отвести глаза.
- Он не вернется?
- Если ему дорога его шкура, то нет, не вернется, - сквозь зубы отозвался Марко и стал сгребать столовые приборы. Они еще не доужинали, но необходимо было занять чем-то руки, иначе недалеко и до беды. Зрительный контакт он при этом бесцеремонно прервал – слишком велико было желание добавить: «Можешь и ты проваливать туда же». Несправедливо? А то, что мальчишку тянет – явно ведь тянет! – к предателю, -
это справедливо? Господи, мало того, что приехал не ко времени, так еще и дурацкие вопросы, все эти неуместные эмоции – хоть бы минуту покоя!..
С грохотом свалив тарелки в раковину, он метнул на подопечного красноречивый взгляд через плечо, и тот, спрыгнув со стула, с всхлипом исчез за дверью. Вот, пожалуйста, продолжается.
Когда кухня была прибрана, Марко бездумно щелкнул выключателем и замер, внезапно оказавшись в обстановке тех трех дней: темнота, тишина, одиночество. Он рывком распахнул створки окна и стал жадно вслушиваться в шумы вечернего города. Те три дня были потерянным временем, и больше всего он боялся теперь снова провалиться в трясину – в бездеятельность; его снедала судорожная потребность что-то делать. Жаль, на работу только послезавтра – это помогло бы… Но неужели нельзя придумать что-нибудь не откладывая, сейчас же? Последние месяцы у него не было свободной минуты – чем же он занимался?
Собирал команду, сказал тусклый голос откуда-то с края сознания. Собирал команду, тренировался, готовил всех и вся к Турниру. С этим покончено, Люциус оказался изменником. Все разрушено.
Он не имел, что возразить тусклому голосу – дела обстояли действительно так, но инстинктивно и яростно принялся душить его, просто потому, что повеяло болотом. Повеяло трясиной…
Все разрушено! – издевательски хрипел полузадушенный голос, и он морщился от болезненного воспоминания. Все разрушено, команды не существует.… Как, как Люциус сделал такое – не убивая, не уничтожая? Набранные ими воины живы, скопленное оружие цело, уровни фуриоку вообще не подлежат уменьшению… И тем не менее – они повержены.
От этой новой – более личной, более унизительной – формулировки Марко резко выпрямился, уткнувшись застывшим взглядом в звездное небо. Как-то уж слишком точно вышло. Ведь Люциус действительно ушел, как уходят от поверженного противника – не добивая, не отнимая, почти жалея. Давая шанс образумиться. Рассчитывая, что их чему-нибудь научит их нынешнее положение! Марко почувствовал, что, несмотря на приток свежего воздуха, начинает яростно задыхаться. Да ни черта Люциус и не рушил, незачем было! Он просто не видел в них угрозы, он посчитал, что с его уходом организация ликвилируется сама по себе. Что остается мелочь, которую просто не стоит уничтожать и убивать. Он и правда в это верил, самоуверенный идиот. Тусклый голосок начал было говорить, что две минуты назад Марко, кажется, верил в это и сам, но тут же зашелся в предсмертном хрипе.
«И так отныне будет со всеми, кто попробует сбить меня с толку».
Он плеснул себе кофе – хотя в общем-то не нуждался в других стимуляторах, кроме собственного злого азарта, - схватил со стола ноутбук и вышел на балкон. Со всех сторон его охватили голоса, автомобильные гудки, шаги, отрывки телепередач из открытых окон и он охотно окунулся в ритм. Лентяи выдумали, что шум мешает работать, – шум только помогал работать!
Работал он споро, исступленно, продуктивно. Рассылал письма кандидатам, утверждал договоры о купле-продаже, узнавал насчет недвижимости, насчет той святой девочки из Амьена… Дела не кончались, силы – тоже.
Ближе к двум он на секунду поднял голову и с неудовольствием отметил, что аккомпанемент пошел на убыль – все же они жили не в самой оживленной части города. То, что раньше представало единой мелодией, теперь, основательно поредев, разбилось на отдельные звуки: переругиваются двое поздних прохожих, залаяла собака, кто-то плачет за балконной дверью, этажом ниже включили радио…
Марко допил холодный кофе и еще на часок вернулся к работе.
***
Следующие недели прошли для Марко в блаженном состоянии беспрерывной беготни. На конец месяца он запланировал первый официальный сбор команды (которая на данном этапе состояла из семи членов) во Франции, и, следовательно, всего пара декад оставалась на то, чтобы оборвать все нити, связывавшие их с человеческим, нешаманским миром. А это, разумеется, предполагало стопки документации, посещение чертовой тучи предприятий, проставление дюжины росписей в день – все в разных концах города, встречи с покупателями, акционерами, адвокатами… Сам по себе этот кросс был вовсе не пределом его возможностей – куда там, они закрывались прежде, чем он уставал, - но… боже, насколько большие скорости Марко мог бы развивать, не виси на нем этот ребенок!
Предположим, Лайсергу немного было нужно; он вообще за несколько дней превратился почти в домового – живет где-то за мебелью, никогда не увидишь-не услышишь и является строго по зову. Но даже и тот минимум, который ему был все-таки необходим, оказывался чрезмерным. Ласйерг нуждался в опеке пусть помалу, но часто – с ним нужно было хоть некое подобие режима, а ничего неуместнее режима в таких обстоятельствах и придумать было нельзя. Марко охотно бы выделил бы время на два дня безвылазного сидения дома, при условии что ему не придется больше каждый день приходить туда ночевать; и уж конечно предпочтительней бы было зажаривать... да хоть мамонта раз в неделю, чем варить по блюдцу чего-нибудь три раза в день. Дети были настолько несовершенны, что однажды он сгоряча пожелал это конкретное дитя Люциусу. Впрочем, тут же раскаялся: Люциус с лихвой стоил того, чтобы обрушить на него Лайсерга, но Ласйерг еще ничем не заслужил Люциуса.
Словом, из-за всего этого они еле поспевали за графиком. Покупатель квартиры попался еще хуже Ласйерга и отнял несколько бесценных дней последней декады. В результате, начало своей последней недели дома они встретили с некупленными билетами, неупакованными вещами и еще семью невычеркнутыми делами из списка.
А во вторник – тогда-то Марко и пришла та крамольная мысль про Люциуса – Лайсерг, будто издеваясь, заболел.
***
Ласйерг был рад, что они уезжают. Не мог он больше жить в этом странном, искаженном мире, который с виду был так обманчиво похож на мир прежний.
Он так злился на себя, что уехал на море и переждал там катастрофу, тем самым потеряв единственный шанс хоть что-то и хоть когда-нибудь понять. Может, если бы он остался, то изменился бы тоже и тогда жил бы сейчас в этом мире, как родной, и не был бы настолько лишним. Любимой и самой понятной вещью для него стал случайно найденный в шкафу калейдоскоп: стеклышки составляют картину; встряхнешь – другую картину. А если вынуть вон то маленькое зеленое стеклышко и встряхнуть, то новая картинка составится уже без этого стеклышка, и оно никогда больше не сможет попасть на свое место.
Люциус изменился настолько, что уже не мог с ними жить. Марко тоже изменился – может быть именно поэтому, а может быть и наоборот. Квартира изменилась – стало пустее, свободнее, отчего-то холоднее. Все теперь («все» – значит Марко, потому что Люциус исчез) вставали и ложились в другое время, работали по-другому, разговаривали меньше и делали все в три раза быстрее, чем раньше. Он тоже пытался подстроиться под эти правила – было ясно, что иначе его вообще не возьмут в игру, - и делал только хуже. Но как быть, если он совсем не понимал этих правил (а спрашивать, кажется, было нельзя) и не умел так быстро?
Потому-то он и обрадовался, когда узнал, что они уезжают – навсегда и совсем в другое место. Это значило, что калейдоскоп встряхнут снова, и уж на этот раз он ничего не пропустит. Иногда, правда, в нем просыпалось мрачное предчувствие: картинку никто менять не будет, просто Марко надоело с таким бестолковым и он уезжает в новое место, а сам Ласйерг остается здесь, в той-да-не-той квартире. Спрашивать было нельзя. Но он долго приглядывался, и все-таки больше было похоже на то, что они уезжают вместе.
Под конец, когда они стали собирать вещи, Марко даже поручил ему что-то несколько раз, и он, кажется, все понял и сделал правильно, только очень уж медленно. Весь понедельник прошел гладко, почти как было раньше. Полвторника тоже все было хорошо, они даже забыли пообедать (новый Марко этого почему-то не любил). Но потом Марко понадобилось выйти купить скотч и он объявил десятиминутный перерыв. Перерыв все и испортил.
Как только ушел Марко – Ласйерг перестал работать, а как только он перестал работать – сразу вдруг почувствовал себя усталым и разбитым. Разболелась голова, и он решил, что пять минут посидит в кресле, а потом уже пойдет перекусить. Однако стоило лишь опуститься в кресло, как он словно провалился куда-то и открыл глаза уже когда Марко был в комнате. Шевельнувшись, он почувствовал градусник подмышкой – подозрительно холодный градусник.
- М-да, - сказал Марко, - съездили во Францию.
Лайсерг запаниковал. Он всегда болел долго и медленно – бывало, по целой неделе. Марко его не дождется. Вот теперь-то Марко точно уедет один. До пятницы остается всего… один, два, три полных дня.
Все, о чем он думал, пока лежал в жару, были эти три дня. Он пересчитывал их снова и снова – сначала в днях, потом переводя в часы и минуты; на минутах он обычно сбивался, и счет начинался заново. Иногда он уже и помнил, что это за три дня и чем они так важны; иногда приходил в себя с леденящим душу осознанием, что уже пятница и что квартира пуста. Квартира и в самом деле постепенно пустела – в плане мебели; всякий раз открывая глаза, он обнаруживал какое-нибудь новое пустое пространство. Но сумки по-прежнему стояли в углу, и, прислушавшись, он мог уловить знакомые шаги в соседней комнате. И успокоиться на минуту: все еще в порядке, пока что их двое.
Однажды он проснулся на рассвете, и Марко сидел здесь же, в комнате. На коленях у него, как всегда, стоял включенный ноутбук, но смотрел он не на экран. Не поворачивая головы, он одними глазами глядел в окно. Монитор и серое рассветное небо давали слабый, тусклый свет, который делал лицо Марко бледнее и отрешеннее, чем бывало обычно, и Лайсерг вдруг почувствовал, что все это комната, свет, лицо, поза - очень сильно отдается ему в сердце; что Марко тоже, наверное, недоволен новой картинкой…
«Значит, он должен уехать в пятницу», - без налета сомнения решил Лайсерг. - «Один уехать». Потому что иначе было нельзя – в эту минуту он был уверен, что если Марко не уедет в пятницу, то не уедет уже никогда и будет вечно сидеть в серой комнате, опустив плечи и глядя в никуда. Это Марко-то!.. Нет, пусть он живет во Франции и всегда в движении, всегда на самом свету – пусть он будет нормальным собой. Без Лайсерга.
Тут запасы героизма исчерпались, и он уткнулся лицом и кулаками в наволочку: с Марко все будет хорошо, но тогда получается, что в серой комнате… вдали от всех прочих стеклышек… останется он сам? Лайсерг тихо застонал в подушку: он начинал понимать, как выглядит ад. Но как, почему, неужели он в чем-то так ужасно виноват? Он не хотел все портить, не хотел болеть. Если бы он мог выздороветь – он бы обязательно, сию же секунду… Если бы он мог выздороветь, если бы он мог… Если он сможет….
Лайсерг затаил дыхание, боясь спугнуть мысль. Как и все дети, он немножко верил в чудеса и даже немножко надеялся на них. А сейчас чудо просто не могло не произойти – без него было не обойтись. Он повернулся на спину и, обратив зажмуренное лицо к небу, стал про себя повторять желание. Отчетливо, раз за разом – Бог и ангелы не могли не услышать. Он повторил семь раз – священное число. Потом, подумав, еще пять – двенадцать ведь тоже священное число. Дальше тянуть было нельзя: вдруг уже пятница. Лайсерг открыл глаза и прислушался к себе.
Наверное, он выздоровел? Ну конечно, он выздоровел!
Он резко, хотя и бесшумно, сел в постели и с минуту не мог прийти себя от неожиданного счастья и головокружения. Глубокую утреннюю тишину неловко было нарушать, и только поэтому он не рассмеялся в голос: все оказалось так просто, и как можно было не додуматься до этого раньше? Теперь оставалось лишь сообщить Марко… то есть, сначала прочесть благодарственную молитву… только какую-нибудь короткую. Совесть немного кольнуло, но ведь они правда очень торопились. Потом он отблагодарит Бога как полагается.
Лайсерг выбрался из кровати и начал переход по гостиной – это заняло время. Без мебели расстояние от кровати до окна как будто бы увеличилось, к тому же его слегка знобило – наверное, от сквозняка; и чуть пошатывало – видимо, спросонья. Марко, глубоко ушедший в свои мысли, ничего не слышал и не замечал. Приблизившись, наконец, почти вплотную к его креслу, Лайсерг остановился и стал ждать. На экране мерцали какие-то таблицы, на одном подлокотнике стояла полупустая чашка, на другом лежал сотовый телефон. Лайсерг дотянулся и взял телефон, заставив Марко вздрогнуть и круто обернуться. Он глянул на экран мобильного: была пятница. Утро пятницы.
Лайсерг улыбнулся и перевел взгляд на Марко. Глаза их были на одном уровне.
- Марко, - сказал он, - я готов ехать.