Что поделаешь. Когда два любимых автора в один день выставляют новые фики – это уже знак). Не могу сказать, что довольна этой вещицей – уж очень разительно исход отличается от замысла, но… у себя на дневе – можно. Хотя сто раз еще пожалею.
Название: Изгибы.
Герои: Марко, Лайсерг или Марко/Лайсерг, как вам угодно.
Рейтинг: PG-13
Предупреждения:
1. Решать относительно наличия/отсутствия тут яоя предоставляется читателю.
2. Слишком – длинные – предложения.
3. Увы, не у всех сенен-айные фики с первого же раза получаются хорошо.
Чем банальнее мысль – тем легче и регулярнее она приходит на ум. И поэтому всякий как раз, как он глядел на Лайсерга без определенной цели…
«Он красивый».
Констатация факта, не более того. Или – более того?
Нет, ему не нравилась эта с виду безобидная фраза; он не обманывался ее кажущейся законченностью. В двух обычнейших словах таилась целая бездна опасной недоговоренности. Они не исчерпывались самими собой, они словно подначивали продолжать – требовали каких-то еще слов… возможно и действий? Первая ступенька вниз по лестнице, которая ведет… неважно куда; ни один праведник не станет даже интересоваться – куда.
Чтобы не засматриваться на эти погрязшие во тьме ступеньки и не приостанавливать, стискивая зубы, мыслительный процесс, когда мальчик в недобрый час попадется на глаза, он силился найти для мысли требуемое окончание – самое простое, самое нейтральное. К счастью, решение пришло быстрее, чем сумасшествие.
Ребенок. Понятие настолько святое и неприкосновенное, что способно обезвредить и обеспорочить любую, даже самую потаенно-греховную, мысль. Красота ребенка – того же ряда, что красота мелодии или пейзажа, только сильнее во стократ: взывает к душе, усыпляет плоть и открывает Бога.
А Лайсерг, по счастью, обладал всей атрибутикой новоприбывшего на этот свет. Глаза – исполненные чистоты, все еще широко открытые, словно в непреходящем удивлении красоте, грязи и противоречивости мира. Кожа – кисея: белая, тонкая, с легкими прозрачно-голубыми разводами на сгибах ног и рук; и весь он, с головы до ног, - стройный, легкий и маленький: даже довольно высокий для четырнадцати лет рост приглушается хрупкостью фигуры. Запястья – пугающе тонкие (NB: никогда больше не дергать его рывком за руку: материал слишком непрочен, и мало ли что). Улыбка, особенно в сочетании с глазами, – Фаворский свет.
В белоснежной форме, под солнечными лучами, пуская солнечные зайчики своим оружием-маятником…
«Он красивый ребенок», так-то лучше.
***
Жизнь была бы много проще, будь по ночам светло и не существуй сомнений. Вот только Лайсерг не всегда был под солнечными лучами… и не всегда был ребенком настолько очевидно. И в определенные мгновения, под определенными углами он внезапно, на какие-то доли секунды, обнаруживал в привычной фигурке черты, которые перечеркивали все прежние, казавшиеся такими верными, суждения.
Все эти изгибы – начиная с ресниц…
Темные, густые, вздрагивающие как от пульса – защищают глаз? Черта с два – украшают глаз! Вечно он поигрывает ими, словно салонница – веером, наливает прозрачную чистоту глаз их тенями – так что переплескивается и на щеки… И взгляд внезапно становится неопределенным, ускользающим, и вместе с тем незаметно, краем глаза – обволакивает. Топит. Зачем, зачем хорошему ребенку могут быть нужны такие ресницы?
Дальше – чуть насмешливый изгиб губ, ямочка на одной щеке, непозволительная плавность в плечах, подозрительно округлые локти, маленький изогнутый шрам чуть выше колена. Дальше – хуже. Все изгибы сплетались в прочную и порочную сеть. Издевательски змеились вокруг светлых, детских черт, придавая им нарочитость, – и в такие минуты его охватывала уверенность, что все это личина и подлог. Хрупкость, светлота, прямота – ничего не стоят: просто маскарад, школьное платьице, надетое на… нет, слишком жестокое сравнение.
Всякий раз ему не хватало нескольких минут, чтобы возненавидеть Лайсерга. Солнце опережало – всходило, заливало собою все вокруг, наполняло вещи простым и ясным смыслом. И снова он видел в глазах и улыбке Лайсерга Творца и Его вопрос: неужели ты не веришь?
Он верил. Но и изгибам не верить не мог.
Лайсерг был либо насквозь правдив, либо насквозь лжив. Либо неосознанно испытывал, либо с упоением издевался. Заслуживал либо неприкосновенности, либо самого жестокого из того, на что напрашивался.
А сам он рисковать либо остаться в дураках, либо совершить грех и возможно величайшую ошибку в жизни. И не знал, на что решиться.
Можно было обратиться к Богу или сыграть в орла и решку, но он не терял надежды разобраться без помощи со стороны. И все чаще обращался праздным взглядом к своему камню преткновения, внутренне готовясь развивать неизбежную мысль.
«Он красивый…»