Дай мне лишь день тишины – и к вечеру будет стих,
под конец воскресенья город становится тих,
а ко мне – неизменно – приходит убийственная тоска.

Дай мне не повод даже, а лишь намёк –
и мир, что был ярким, внезапно поблёк:
это мыши оравой добрались до лакомого куска.

Да, до того, до «грядущего», до сердцевины его, до той
части, в которой надежда; так лакомятся едой
Гаргантюа и Пантагрюэль, уплетая всё подчистую.

Да, за окном словно море шуршащие шины скорой;
да, я сижу у окна – наблюдаю весь мир, который
весь умещается в истину очень простую:

пойми, совершенно неважно, какой ты исследуешь полюс,
тебе нужен кто-то, кто будет писать: «беспокоюсь»,
тебе нужен кто-то, к кому будет смысл возвращаться.

А эти слова – анальгетик: горчаще-жгущий под языком,
на время – пока я на цыпочках, босиком,
иду, чтоб с тобой, наконец, повстречаться.